С удовлетворением осмотрев нехитрую конструкцию, я еще раз внимательно окинул взглядом окрестности и тяжело вздохнул: ни хрена себе пляж отгрохали…
С этой удивительно свежей и оригинальной мыслью я заполз в свое убежище и уснул сразу, как только голова коснулась "подушки" – многострадального РД…
Очнулся я от забытья, которое трудно было назвать сном, под вечер. Солнце размером с огромную тыкву, к моей большой радости, уже уткнулось самодовольной рожей в скальный хребет и вот-вот должно было сплющиться, как проколотый детский шарик.
Длинные тени пиков окрасили пустыню на западе в серый цвет; они неторопливо, но уверенно приближались к моему укрытию. От них временами веяло желанной прохладой – легкий низовой ветерок перепрыгивал с бархана на бархан, слизывал их остроконечные гребни, которые с тихим убаюкивающим шорохом стекали по склонам многочисленными песчаными ручейками.
Десантнику собраться в дорогу, что бедняку подпоясаться. Не прошло и пяти минут после подъема, как я уже вышагивал по пробуждающейся от дневного безмолвия и все еще полыхающей сухим жаром пустыне.
Сгущались вечерние тени, какая-то живность – большей частью мелюзга – порскала из-под ног, тут же растворяясь в песчаных волнах; синеющая косынка неба на востоке покрылась звездными блестками… а я все шел и шел…
Иногда я пытался бежать трусцой – на участках, где почва была потверже, – но в основном плелся, как старая кляча, с трудом вытаскивая ставшие ватными ноги из почти сплошных зыбунов.
Рассвет застал меня, что называется, в ауте. Я валялся, словно полудохлый сом, судорожно разевая рот и привалившись спиной к каменному обломку величиной с БМП.
Моя несчастная душа переместилась в мочевой пузырь, но заставить себя встать и облегчиться, как подобает джентльмену, я был не в состоянии. Уж как я там приспособился и сколько сил на это затратил, одному небу известно.
А оно уже пламенело на востоке, предвещая полную ясность в наших взаимоотношениях.
Немного отдышавшись, я достал флягу с поистине драгоценной жидкостью и, превозмогая судорожное желание выпить ее до дна, сделал три затяжных глотка, пропуская воду в пересохшее горло по капле.
Полегчало. Но ненадолго: приласкав склеившиеся стенки пустого желудка, вода разбудила продремавший ночь зверский голод.
Самое интересное: я почему-то не предавался мечтаниям о сочном шашлыке, любимом заливном и прочих гастрономических изысках, что было так естественно в моем незавидном состоянии, а ругал себя последними словами за преступную недальновидность и халатность – сколько ящериц плуталось под ногами вечерней порой, а я поленился даже нагнуться.
