И, будто с запозданием расслышав, что я только бормотала, уже не декларируя и обращаясь не ко всем, а только ко мне, нормальным, совсем не пафосным голосом спрашивает:
– Есть ли, милая девица, нечто, чего вы не знаете?! И английский, и немецкий, и французский… Из бывших?
Вечное свое клеймо «из бывших» пропускаю мимо ушей.
– Еще и немного итальянский… Меня мама языкам учила. И отец, пока не погиб.
Вскинутая бровь человека по имени Дзига таит в себе вопрос – не на гражданской ли погиб отец этой случайно забредшей на этот чужой праздник девицы «из бывших». Или мне кажется, что чуть приподнятая бровь таит какой-то вопрос. И я уже сама спешу предупредить:
– В начале семнадцатого погиб. В почтовый поезд бомба попала… А не знаю я многого. Психологию узнать так и не успела. Из университета вычистили. Так же, как и вы, сказали, что «бывшая»…
– Психологию?! – отчего-то ликует человек по имени Дзига. – Коллега! Я после революции в Петрограде на психоневрологическом учился и психологией увлекался. Но потом понял, что кино куда как важнее! Кино – это психология влияния не на одного человека – на массы!
Хозяйка Ляля уже закончила свое танго с киноклассиком по имени Лев и, утерев надушенным платочком две капельки пота со лба, уводит от меня человека по имени Дзига. Ильза говорит, что есть женщины, которые не терпят, если внимание любого мужчины уделено не им. Ляля, вероятно, из таких.
Мне как несостоявшемуся психологу предложена задачка – что в этой женщине есть такое, что держит вокруг нее столько интересных, известных людей?
На вид – зла. Тонкие, слишком тонкие губы, чуть мелковатое для такой крепкой фигуры лицо. И глаза – ножики для колки льда.
Красива, спору нет, красива.
И, скорее всего, умна. Та степень ума, что воистину на лбу написана.
И расчетлива. Очевидно расчетлива.
И недобра.
Кажется, все при ней. Но отчего она так отталкивает? Отчего?
Или мой наивный психологический опыт не удался? И женщина эта добра, щедра и открыта… Просто не к месту пришедшая на ее вечеринку избранных гостей девчонка в нелепых ботинках, оставляющих на ее паркете грязные следы, ей мешает. Не будешь же доброй и распахнутой перед всеми. Хотя отчего «не будешь»?! Мамочка же моя была…
– А вот и Никки! – восклицает так и не проанализированная мною хозяйка, объявляя о приходе мужа, камейного профессора, про которого я, признаться, и забыла, что жду.
Вошедшему лет сорок. Его волосы слегка тронуты сединой, он полон неуловимого очарования, которое трудно описать и объяснить. Ничего общего с тем ощущением холода и колкости, что исходит от его супруги. Словно вместе с ним в комнату вошло иное пространство, и в пространстве этом становится так тепло и хорошо. И хочется только смотреть и смотреть на красивого какой-то ненынешней благородной красотой профессора с классическим профилем. В детстве я таким представляла себе герцога Орлеанского, уж и не знаю, какого именно из той герцогской династии, но обязательно Орлеанского, с тонким длинноватым носом идеальной формы и густыми усами с проседью.
