Винченцо снова кивает.
– Все так и было. С тех пор крохотным мантуанским суденышком в бурном море политической жизни Италии вынуждена править его жена. И герцогиня правит. Вы же ее знаете!
Теперь уже старик кивает каким-то своим потаенным мыслям или воспоминаниям. Лет пятнадцать назад, занимаясь с юными феррарскими дукессами, он успел изучить натуру Изабеллы. Вся, как последний рывок к победе на ее излюбленном палио. Это тебе не младшая ее сестренка Беатриче – мерный менуэт. И где та Беатриче с ее менуэтностью?
Винченцо тем временем, выкатив грудь вперед, чтобы обозначить часть тела, которой у него нет, но которая более чем соблазнительна у его госпожи, весьма похоже изображает хозяйку:
– «Моя лошадь в этом году должна быть лучшей! Лучшей, Винченцо! Не «сделаю все, что могу», а лучшей!»
Уловив Изабеллины нотки в голосе Винченцо, старичок Ринальди радостно хихикает.
Но юноша не решается продолжать пересказ своего разговора с госпожой, случившегося нынче утром, когда он принес ей почту сразу от двух гонцов из Рима – письмо от таинственного корреспондента, коих у Изабеллы полно по всей Италии, и подарок – ларец от Чезарио Борджиа, брата новой хозяйки Феррары Лукреции.
«Не хочешь же ты, чтобы эта куртизанка Борджиа меня обскакала?!» – не распечатав ни ларца, ни послания, все утро говорила только о нынешнем палио Изабелла.
«Не куртизанка, а законная супруга вашего брата… Вы же сами приказывали говорить обо всех Борджиа не иначе как в превосходной степени. Настаивали, что и у стен есть уши…»
«Уши ушами, а моя лошадь на нынешнем палио должна быть лучшей! И наряд мой должен быть лучшим! И маска! Маска моя! Бог мой, моя маска! Я еще не выбрала маску! Асунта! Скорее!!!»
И уже ее нет, она уже зарылась в новых выписанных из Венеции масках – этих карнавальных хранилищах любого знатного лица.
Что заставляет красавицу и богачку Изабеллу столь рьяно биться за яркую тряпку – стяг с изображением Сан Джорджио в апреле или Святой девы Марии в августе, который даруется победителю каждого палио, – не понять. То ли азарт всех д'Эсте в ее крови, то ли желание доказать, что и выпорхнувшая из гнезда птичка умеет летать?
– Бог мой, Винченцо! Как ты не можешь понять, что без палио жизнь не жизнь, страсть не страсть, игра – не игра!
Не обращая никакого внимания на постыдно обнажившиеся щиколотки и даже – о, Боже! – коленки, герцогиня надевает принесенный Асунтой белый с алыми шнуровками корсет и сотканный алыми нитями верхний тюрбан, в модных нынче и обсмеянных стариком Ринальди разрезах которого на рукавах соблазнительно выбивается тончайшая фламандского кружева нижняя рубаха. У любого другого мужчины голова закружилась бы при виде прелестей, вожделенных для доброй половины коронованных монархов Европы. Но Винченцо герцогине соблазнять ни к чему. Изабелла и не соблазняет – просто одевается. Корсет на рубаху, золотой пояс с флаконом на корсет, алый капюшон, заколотый оправленной золотом древней камеей с двумя точеными профилями.
