С другой стороны, — и до сексуальной революции в Европе оставалось ещё полтора десятка лет…
Это потом в европейских газетах появились невероятные сообщения: в чопорном и холодноватом по темпераменту Стокгольме тринадцати-четырнадцатилетние школьницы штурмом брали у портовых причалов корабли с чернокожими матросами…
Просвещённой Европе ещё предстояло пережить наступление этих официально зарегистрированных неистовств!
Хиппи, эти сексуально раскрепощённые «дети-цветы», были с головой накрыты очередной модой: полной свободой половых отношений, снятием всех и всяческих моральных запретов. Кто-то, посильнее, выплыл, а многие захлебнулись в этом мутном пенном вале, навсегда сбивающем с ног неопытных пловцов…
Мы встретились через четырнадцать лет!
— Лёнечка? Ты?! Это точно — ты? — послышалось в давно молчащей трубке, и я сразу узнал голос из далёкой юности, ничуть не изменившийся за незаметно пробежавшее время. — Ты… это самое… ты один?
И после паузы, заполненной моими сбивчивыми объяснениями, с некоторой опаской прозвучал вопрос:
— Можно… я приеду?
Она чуть задержалась на пороге полутемной комнаты, — у меня были задернуты плотные шторы, — и опять, как в телефонную трубку, не то полуспросила, не то полувыдохнула:
— Да неужто же это ты?! — и двинулась на меня.
Ей нужно было сделать всего несколько шагов до тахты, но и за эти мгновения она успела стянуть с себя платье через голову и одним движением ноги, словно бы отпасовывая мяч какому-то невидимому футболисту, отбросить в сторону кружевные розовые трусики.
В меня она упёрлась тугой грудью в лифчике и, припав ко мне всем телом, обхватив меня руками, хрипловато приказала: «Расстегни скорей!»
На мне был спортивный тренировочный костюм, который я привычно носил дома вместо пижамы, и она, оттянув резинку, уже призывно и настойчиво хозяйничала в сокровенном месте. К тахте, не говоря ни слова, она подталкивала меня сильным животом, и я ощутил вдруг внизу ласкающее прикосновение её шелковистого лобка…
— Да-вай, Лён-чик, да-вай… — успела прошептать она, с тихим стоном вбирая мой напружиненный и — что скрывать? — давно соскучившийся по женской ласке член.
О, я сразу почувствовал, что подо мною — не бывшая отчаянная деревенская девушка! Подо мною извивалась, обнимая и обволакивая меня то руками, то ногами, желанная и опытная зрелая женщина; она прижималась ко мне так, что я бы не удивился, ежели в результате этого соития наши тела в самом буквальном смысле спаялись бы воедино… Наконец, она радостно застонала и, дернувшись несколько раз, отчаянно выкрикнув:
