А в тот вечер… Серый такой был денёк, помню, без солнца, фонари на улице рано зажглись, а он лежал вверх лицом, и в его глазах, я это ощущала, скопились и боль, и понимание своего конца, ухода, и прощание, и прощение… Все вместе.
И вдруг… Он мою руку слабо так… пожал и вполне отчетливо, осмысленно даже, и я бы сказала — с вызовом, прошептал вроде бы полушутя, но я-то поняла, что всерьез:
— Без секса не умру…
Я признаюсь… насчет постели. Поверите, нет, — когда он раздевался и меня к себе принимал, — у меня внутри все плыло и, казалось, я сознание теряю, как тогда — в тот самый полдень, когда меня бронзовым осколком шарахнуло… И от этих его слов я совсем уж ополоумела, кинулась туда, сюда, — не знала, что делать, что ответить. Наконец решилась.
Из шкафа, с самого низу достала черное кружевное французское белье, доро-гу-щее, я его всего-то раза три надевала. Потом чулки тоже черные, с широкой резинкой — он колготки не слишком жаловал. Лифчик застегиваю, дура, а у самой руки трясутся, замочек выскальзывает, а слезы кап-кап-кап — то на грудь, то на пол…
Села рядышком. Одеяло плоско так натянуто, будто под ним ничего нет, откинула его, прилегла рядышком, прижалась… Его руку взяла, а она словно бы бескостная, мягкая, вялая, и его рукой стала себя оглаживать: на грудь положила, на живот… И на тот самый шрам… Пальцы задержала, раз провела, другой, — словно бы его память оживляю! Потом ладонь — а ладонь у него широченная, как садовая лопата, — на лобок положила, замерла… А он родное место, видимо, почуял, и у него пальцы слабо этак шевельнулись, будто погладить пытались, приласкать…
Я опять слезы утерла, чтоб он не заметил, и стала с него трусы стягивать: он хоть и похудел чуть ли не в половину, а все равно — огромный, я его с трудом приподымаю. Глянула ему в глаза, а он — реагирует, ну вот самое честное слово — реагирует, искорки бегают. Ну, я его бывшее мужское достоинство потеребила, поцеловала… Как в старом анекдоте: «Когда-то эта тряпочка была гордостью Одессы!» Наконец, губами взяла, головку ласкаю, покусываю. Чувствую — дрогнул, воспрял, окреп, ну прямо как в былые молодые годы! А на меня взобраться сил-то у него нет…
Я сама, осторожно эдак, словно школьница стеснительная в первый раз, ему на бедра присела и на его ожившую главную мужскую часть опустилась. Сашкино тело словно бы током электрическим дернуло! Я к нему наклонилась, сколько такая поза позволяла, и его рукой себе грудь трогаю, по соскам провожу…
