Так же и здесь он мне сказал:
— Что же мы приобрели на Кавказе? Лучшим его племенам мы не сумели внушить к себе доверия и отдаем их туркам. В земле Россия не нуждается. Вот у меня в округе столько пустопорожней земли, что ищем поселенцев и не находим… Да! Поймем да поздно.
Простившись с Коцебу, я отправился к княгине Воронцовой.
Она, как выше сказано, на Кавказе ко мне благоволила. Княгиня после смерти знаменитого мужа своего отказалась от всего светского и до того сделалась набожной христианкой, что, кроме религиозного, ни о чем не хотела говорить и слышать.
Она тотчас же с любопытством спросила меня:
— Правда ли, генерал, что в Константинополе многие из мусульман стали переходить в протестантскую религию и что в числе их Фуатпаша?
— Говорят, что из армян многие переходят, но о Фуат-паше не слышал, — ответил я.
— Радуюсь, что свет христианский начал проникать и в Турцию, — сказала она.
Как только она окончила разговор, я поспешил откланяться и уехал, боясь чтобы она не спросила моего мнения о турецких протестантах.
Вечером сын мой спросил меня, зачем я ездил в Стамбул. Я открыл ему свое намерение переселиться в Турцию и тем предоставить потомству нашему случай и возможность с помощью миллета Ислама вернуть нам священный Кавказ. Услышав это, бедняга так был обрадован, что со слезами бросился ко мне в объятия и начал благодарить меня за это.
Желая знать его мнение, я спросил:
— Чем же ты так напуган здесь? Ведь ты сын генерала, достаточно пользуешься выгодами жизни и неотъемлемыми правами русского дворянина.
— Ах, отец, — ответил он, — разве при всех личных выгодах своих могу я быть счастливым в среде несчастных, близких сердцу родных и народа.
При разговоре этом, заметив слезы в глазах девятилетнего племянника моего Ахмета, я тотчас же прекратил его и обрадовал обоих тем, что приказал им оставаться в Одессе и учиться только до 1-го марта, а потом ехать домой.
Из грустной сцены этой я убедился, что дети мои, поняв русское правительство сердцем и душою, твердо будут переносить нужду, могущую встретить их вне родины.
На другой день морем до Керчи, а оттуда в своем экипаже, я продолжал путь свой до Владикавказа.
На одной из почтовых станций я встретился с абадзехскими переселенцами, не успевшими переселиться в прошлом году. Когда я раздавал там мальчикам деньги на орехи, смотритель той станции, по всей вероятности, заметив во мне смущение, подошел ко мне также со слезами и, взволнованный чувством негодования, сказал:
