– Если бы ты только, Даня, знал, какое это было дерьмо, – сделал паузу Потрошитель, взял стакан, налил, и лицо его выразило отвращение. – Только плавал я в нем недолго. После смуты с Аменемхетом[19] слинял – только меня наши и видели. Причем, само собой, по полной боевой – меч, секира, праща, харчи; на все стреляющее, аннигилирующее и излучающее у нас, естественно, было полное табу. А то ведь эти гниды из галактической легавки имели повсюду толпы стукачей. И до сих пор имеют, да еще как. Я тебе потом предметно покажу, – Серафим прервался, опорожнил стакан, зажевал корейской маринованной капустой. – В общем, слинял я с концами, замел следы и пару десятков веков был в свободном полете. Бога гневить нечего – не бедствовал. Все свое брал сам, а чего брать, было в избытке. Знал бы только, Даня, какое это было славное время. А потом настала мне хана, вернее, начал активироваться ген старения – появились седина, меланхолия, лысина, неполадки с желудком и проблемы с потенцией. Не за горами были старость, болезни и мучительная смерть. А вокруг природа, красота, толпы лохов, океан возможностей, груды золота, доверчивые массы, чудо-девки, роскошнейшие бабы. Словом, кинулся я искать вакцину, а вернее, наших. Нашел в Палестине, в городке Цезария, – они как раз лезли в душу к римлянам и евреям, дабы легче было разобраться с чудиком одним, просветителем с Кассиопеи. У того все было на мази – и галакт-лицензия, и аудитория, и оккультный дар – ваш Кашпировский удавился бы. Дай такому волю – не Кашпировскому – Кассиопейцу – так какой там опиум для народа, какая мутная вода, какое что! Только всепрощение, любовь и кристальная, ни в одном глазу, ясность. А нашим оно надо? Словом, упирались они рогом в поте лица, мазали во все дыры и прокуратора, и синедрион[20], а я тем временем заангажировал недорого одного сикария[21] и с его помощью экспроприировал у Гвара шприц вакцины. Устроился у одной вдовы, ширнулся со всем нашим удовольствием, а как отлежался и полегчало мне, подался навстречу приключениям. И надо же – сразу встретил кореша, того самого заангажированного сикария.
– О, азохенвей, шолом, – говорит он мне, – поздорову ли, многоуважаемый Симон?
– Шолом, Иуда, – отвечаю я ему. – Отлично выглядишь. С таким счастьем – и на свободе.
– Не только на свободе, но и при больших делах, – улыбается он, ярко лучится счастьем и начинает мне толкать про Кассиопейца. Про того самого просветителя, у которого теперь ходит в кодле. Что, дескать, тот и праведник, и законник, и просто без понтов светильник разума. А в заключение говорит: – Пойдемте, многоуважаемый Симон, я справлю вам приватное знакомство. У нас сегодня намечается мероприятие одно, ответственное, учебно-просветительный междусобойчик. Будут все наши.
