Обменявшись с ней любезностями, Лалла взяла в руки бокал хереса и присела на мягкий диван рядом с Дейзи.
– Лалла… – вдруг задумчиво произнес Тодд. – Какое интересное имя. Никогда не слышал такого.
– Почему же? – удивилась она. – Моя мать влюблена в английских писателей средневековья и дала мне имя одной из героинь Томаса Мора. А двух моих сестер – Миранду и Порцию – назвала в честь героинь пьес Шекспира. Старшего брата зовут Вильям. Отец всегда шел на поводу у матери, когда давались имена детям. И лишь однажды он воспротивился – когда она хотела назвать единственного сына Меркуцио. Отец не хотел для мальчика печальной судьбы.
Тодд рассмеялся:
– Да уж!
Лалле показалось, что он достаточно хорошо воспитанный человек, но довольно неразговорчивый.
– Мать мисс Хантер, Юджиния, – властная женщина, – пояснила Дейзи. – Она требовала от детей полного послушания, домочадцев держала в ежовых рукавицах. Обычно дети называли ее «императрица». Сколько я ее помню, она всегда была тверда духом и никогда не теряла самообладания.
Лалла вспомнила о характере матери и улыбнулась:
– Да, «императрица» – железная женщина.
– Кстати, сестры Лаллы – очень хорошо образованны, – добавила Дейзи. – Миранда работает врачом, а Порция – знаменитая актриса. – Она отпила хереса и продолжила: – Единственный, за кого я переживаю, – это Вилли. Он ужасно ленив и никак не найдет себе приличного занятия. Ничего удивительного, что он сбежал в Калифорнию.
– Почему же ты ничего не расскажешь о нашей гостье? – неожиданно спросил Грей. Услышав насмешку в его голосе, Лалла сжалась. – Она художница, и я уверен, очень скоро мы увидим ее полотна в величайших музеях мира.
Лалла подумала: о каких картинах говорит Грей – о тех, которые она пишет, или о тех, для которых позирует?
– О, это было бы великолепно! – воскликнул Тодд О’Коннор.
– Ну что вы, я всего лишь начинающая художница. Правда, годы жизни в Париже не прошли даром: я учусь у мастеров и пробую свои силы. Я обожаю жить в Париже! – Лалла горделиво посмотрела на Грея. – Кажется, жизнь там кипит, не останавливаясь ни на минуту, и я свободна и счастлива!
Миллисент округлила глаза.
– Вы хотите сказать, что живете в Париже совершенно одна? Разве такое возможно! А как же вечные тетушки и нянюшки со своими советами? – спросила она и, получив отрицательный ответ, буквально открыла рот от изумления. – Как необычно! А ваша семья не против?
– Я уже говорила, что у нас в семье никто не связан условностями и все абсолютно независимы. Наша мать воспитывала детей так, чтобы они жили свободно.
