— Для чего сей мужик одно и то же тараторит? Видно, ей хотелось разговор завести.
— Чтоб гребцы с такту не сбивались, — нехотя объяснил Ивашка.
Она взглянула с насмешливым любопытством:
— А чего кукух с кукушкою делал?
— Греб…
— Нет, Иван Арсентьевич, вовсе и не греб. Послушай-ка, что он говорит, мужик-от?
Он прислушался и в самом деле уловил хитрость: в сей скороговорке Мартемьян для быстроты куковать начинал, а в последнем слове опускал два первых звука и получалось весьма непристойно.
— Ты и уши развесила! — застрожился Иван на Пелагею. — Ступай в трум! Не след оставлять княжну в одиночестве.
Служанка хоть и послушалась, однако многозначительно улыбнулась напоследок и прошептала:
— Какой охальник сей кукух!
А Головин Мартемьяна рукой к себе подманил и спрашивает:
— Ты почто срамную приговорку завел? Тот стоит, вроде бы виноватый, но глаза хитрющие и в бороде насмешку прячет.
— Свычно нам, еще деды наши эдак приговаривали…
— Девица у нас на коче, княжеского роду. Сквернословить более не смей! Иную присказку знаешь?
— Бесчисленное множество!
— Выбери самую пристойную.
Мартемьян сел за гребь, ловко вписал ее в строку других весел и стал приговаривать:
— Отруби лихую — руку!
Капитан прислушался, ужаснулся и сказал с оглядкой:
— Ты что там завел, олух? Я сказал, пристойную!
— А у нас все приговорки такие! Надобно, чтоб не пристойно, а стройно было и весело. Иначе гребцы сбиваются, весла ломают и устают скоро.
— Иную приговаривай! Артельный шапку на глаза и завел:
— Ну попала езда на — пяло!
Головин уж вроде бы успокоился, однако услышал из кормового трума смех Пелагеи и велел грести на счет.
— Твоя воля, боярин! — согласился Мартемьян и принялся считать: — Раз-два-три — дай!
Ровные ряды весел в тот же час пошли вразнобой, начали путаться, и коч сразу потерял ход.
— Непривычные они на счет, — виновато объяснил загребной. — Дозволь уж, боярин, как умеем…
Ивашка лишь рукой махнул. Стыдить и совестить да на путь наставлять их было бесполезно, а то и опасно. Сволочи могли затаить обиду на хозяина и, к примеру, так протащить судно по волоку, что, когда спустишь на воду, потечет, как решето. Или тайно сговорятся с другими и на середине пути бросят греблю либо судно на волоке и сбегут. А другие придут и цену назовут в трижды супротив прежней, а потом сойдутся и поделят пополам. Не согласишься сразу, тогда стой хоть до зимы, а плата все растет и растет. И взять с них нечем, ни кола ни двора…
Пока веслами реку хлебали до устья Вычегды, Головин такого наслушался, что морские прибаутки показались вполне целомудренными, — одно слово, сволочи. Зато когда о цене стали торговаться, они уступили и согласились по три с полтиной на брата за греблю, да по два за долгий печорский волок, тогда как местные сволочи берут там по четыре, а если осенью, перед ледоставом, так и шесть потребуют. И еще по полтора за уральский: далее южанские никогда не ходили, ибо по ту сторону гор свои были и гребцы, и сволочи.
