«…едва они схватили зловещую фигуру… как почувствовали, к невыразимому своему ужасу, что под саваном и жуткой маской, которую они в исступлении пытались сорвать, ничего нет»*, – подумал про себя Кир, а вслух спросил:
* По Э.А. «Маска красной смерти».
– Как поживаете, любезный?
Вольдемар кивнул, не поднимая глаз, но ответил неопределенно:
– Спасибо.
Помолчав немного, продолжил, сменив тему.
– А вы, Кирилл Александрович, превзошли самого себя. Ваш «Демон» произвел грандиозное впечатление.
Кир усмехнулся. После происшествия в парке он сначала сутки спал, а потом почти трое суток работал не покладая рук, без сна и отдыха. Настя тихо причитала за дверью, приносила ему как больному куриный бульон и ходила по коридорам на цыпочках. Дети, присмиревшие и пристыженные, появлялись на пороге утром, чтобы поздороваться, и вечером, чтобы пожелать спокойной ночи. Он нежно целовал их в теплые макушки и возвращался к работе. Сложная палитра врубелевского полотна занимала его уже несколько недель, и теперь ему самому казалось чудом то, что за три дня и три ночи он закончил копию, на которую отводил почти три месяца.
Рано утром за картиной заехала пара невозмутимых мужиков, работу забрали, а на словах сообщили о времени и месте очередной встречи с Вольдемаром. Вот они и месили теперь грязный снег на улицах старой Москвы: один – высокий и широкоплечий, другой – маленький и какой-то полупрозрачный.
– А что, ценитель попался? – больше из вежливости и чтобы поддержать беседу спросил Кир.
– Банкир-то? Нет. Он все рамой восхищался: «Какой багет богатый! Резьба, позолота… Умеют же делать в России». А вот консультанта его проняло. Долго стоял перед картиной. Каталог принес. Сравнивал. Головой качал. В общем, успех, я бы сказал.
Они прошли мимо электроподстанции, стоящей в небольшом палисаднике. На барельефе серого здания, объединившись в возвышающем порыве, застыли – муж Осип, его жена Лиля и ее любовник поэт Владимир. На самом деле скульптурная группа изображала самых обычных рабочих, но тройное портретное сходство наводило на мысли о мастерском хулиганстве. Кроме того, черенок лопаты в руках поэта в определенном ракурсе смотрелся более чем вызывающе.
– Удивительный у нас город, сколько странных скульптур понаставили, – эхом догнал растворившиеся в сером воздухе мысли Кира голос Вольдемара. – Маяковский, Тимирязев, Суворов, предпоследний Ломоносов Меркулова… Открывают с помпой, а потом выясняется, что если подойти сбоку, да еще в дождь, да вверх посмотреть, то у поэта, ученого и прочее, прочее, прочее с «носа»-то и капает, и льет. Всегда удивлялся – их же объемными лепят, неужели со всех сторон не рассматривают?
