Я попытался вытащить руки из земли, но болотистая луговина крепко их держала, присасывая при малейшем движении. Тогда я расплел ноги и приставил правое колено к сгибу локтя, создавая рычаг. Чавкнуло, и ледяная сырость верхового болота выпустила мою правую кисть. Левой я заняться не успел, она вылетела из земли практически сама. Я снова услышал песню, теперь ее пел человек, вернее, два человека — сидящие на пятках парень моих лет и мужик лет шестидесяти. Они были прямо передо мной и пели узляу с закрытыми глазами, старик — низко и утробно, почти как сами горы; парень немного повыше — насколько, конечно, это можно сказать об узляу. Я обнаружил, что легким качанием головы можно менять то, что я слышу, — то горы, то их. Несколько раз сменив звуковую картину, я стал слушать горы, но песня окончилась.
Умолкнув, они немного посидели, не меняя положения. Затем старик открыл глаза — точнее, среди бугрящейся морщинами кожи прорезались две черные щелочки. Старик смотрел на меня, ничего не предпринимая, затем встал, опершись о плечо молодого и выведя его из транса. Молодой легко вскочил и замер, глядя на меня, — для него мое появление точно стало сюрпризом. Я тоже поднялся, не зная, куда девать вымазанные землей руки. «Поехали», — сказал старик и направился к кустам на краю болотца; сказанное явно относилось и ко мне. Молодой помедлил и, быстро обогнав старика, исчез в подлеске. Я спускался за стариком, с великим трудом удерживая язык за зубами.
Спуск закончился на небольшой поляне с двумя копнами сена и сто тридцать первым ЗиЛом, возле которого стоял молодой, держась за ручку приоткрытой водительской дверцы. Я обнаружил, что молодой в коричневом пиджаке и серо-бело-зеленом турецком свитере с вышивкой на груди — до этого я не замечал, кто в чем одет. Старик тоже носил пиджак, только серый, в более светлую серую полоску, на груди старика я заметил орденские планки, где среди обычных юбилейных побрякушек были и уважаемые всеми награды — «Отвага», «Звездочка» и «Слава», однако на фронтовика дед совсем не тянул.
— Утыр, бишенче, — пригласил меня в кабину дед, забравшись первым.
Я хлопнул дверцей, молодой умело дернул с места, и «зилок», переваливаясь, начал спускаться со склона. По грунтовке за полчаса мы добрались до нормальной дороги, которая через несколько километров пересеклась с какой-то до боли знакомой оживленной трассой, оказавшейся дорогой между Кыштымом и Каслями, — получается, я был практически дома. На перекрестке, вымазанный по уши, облепленный хвоей и с пучками травы в бампере, стоял мой Черный Юнкере. Я офонарел — как?! Точно помню, не приезжал я сюда, точно. Да и ни в каком помрачении не брошу его на обочине трассы, хоть после литра, хоть после двух. Однако вот он, стоит. Без задней мысли — ключей-то нет, выскакиваю и к нему. За спиной тут же раздается «зиловский» пердеж — надо же, уехали! А я думал, довезут хоть докуда-нибудь, мне ж теперь эвакуатор нужен, машина-то закрыта. Ручку догадался дернуть минут через пять. Дверь, распахиваясь, чмокнула уплотнителями, и я плюхнулся на свое место. Ключи в замке. Аккумулятор в порядке. Да все в порядке, только на счетчике почти четыре левых сотни, и не пил я вчера ни с кем — не пью я уже года как четыре-пятый.
