После коротких бесед Меркулов присоединился ко мне и мы, опустив свои пятаки в прорезь метрошного контроля, шагнули на эскалатор. Здесь на сегодня наши пути расходились. Меркулов двигается к «Парку культуры», а я — на «Ленинский»…
— Я не прощаюсь, — сказал Меркулов, увидев, что первым подходит мой поезд, — увидимся в пять утра на Петровке. Позвонишь в Шурин отдел, скажешь, куда за тобой прислать машину. Едем на важное задание!
Когда я позвонил в квартиру матери, был уже десятый час. Дверь мне открыл Павел Семенович Сатин, на его лице изобразилось неподдельное удовольствие. Я начал было извиняться за поздний приход, но мой так называемый отчим замахал руками и потащил меня в столовую. Я расцеловался с мамой. Она была какая-то бледная, и руки у нее были ледяные. Я не видел мать, наверно, с полгода, Выглядела она все-таки очень молодо — маленькая, тоненькая, в девичьем свитерке с отложным воротничком.
— Давай, Саша, пропусти штрафную, а потом уж закусим, — почему-то суетился Сатин, — да что ж это я — вот познакомьтесь — Василий Васильевич Кассарин, твой коллега.
Василий Васильевич поднялся из кресла, прямой, словно аршин проглотил, и, не улыбаясь, пожал мне руку, как клещами, сказав при этом:
— В некотором роде.
— Что — «в некотором роде»? — не понял я.
— В некотором роде коллега.
Чертовщина какая-то. У меня и так пухла голова от тяжелого дня и есть хотелось ужасно. Сатины подали ужин на низеньком стеклянном столике. Мама никогда не отличалась кулинарным усердием — вот и сейчас на столе был обычный сатинский ассортимент элитного пайка — севрюга, черная икра, разная там колбаса. Я шлепнул на хлеб несколько кусков любительской с соленым огурцом и, подначиваемый Сатиным, одним махом заглотил фужер водки. И еле перевел дух — крепость была превосходной степени. Павел Семенович громко разглагольствовал о чем-то понятном ему одному, мама поминутно вскакивала — то за пепельницей, то музыку сделать погромче, то потише. Я поймал себя на том, что смеюсь без причины — гремучая смесь водки с лужниковским «пивом» давала себя знать.
Кассарин участия в разговоре не принимал, но я поймал его острый взгляд, которым он провожал мать. Лицо у него было очень интересное — сухое, моложавое, глаза зеленые, холодные.
Без видимой связи с тем, что говорил Сатин, Кассарин вдруг обратился к маме:
— Елена Петровна, а ведь мы с Борисом Борисовичем Турецким были большие друзья. Да вы, конечно, помните…
