— Юлиана, могу я просить тебя поторопиться? Пора ехать! — сказал вдруг барон Майнау, прерывая разговор.
Он подошел к своей молодой жене и показал ей часы, ослепившие ее холодным блеском крупных бриллиантов. Она испуганно вздрогнула, — в пер вый раз этот голос произнес ее имя; правда, он говорил ласково, но как чуждо и холодно звучало оно в его устах! Даже строгая и бездушная мать никогда так не называла ее… Она слегка поклонилась ему и всем присутствующим и в сопровождении Ульрики вышла из зала.
Молча и торопливо, будто преследуемые, поспешили сестры наверх в свою общую комнату.
— Лиана, он страшен! — вскричала Ульрика, когда дверь за ними затворилась, и, залившись потоком слез, обыкновенно спокойная и невозмутимая девушка бросилась на диван и скрыла свое лицо в его подушках.
— Тише, тише, не надрывай моего сердца!.. Разве ты ожидала чего-нибудь другого? Я же — нет, — убеждала ее Лиана, и горькая улыбка мелькнула на ее побледневшем лице.
Она осторожно сняла с головы миртовый венок и положила его в ящик, где до сих пор хранились разные вещицы — воспоминания из ее институтской жизни… Через несколько минут подвенечный наряд заменен был серым дорожным платьем и круглой шляпой с густой вуалью, подвязанной у шеи бантом, а изящные ручки затянуты в перчатки.
— А теперь пройдем в последний раз к отцу, — сказала торопливо Лиана и взяла зонтик.
— Подожди еще минуту, — просила Ульрика.
— Не задерживай меня, я не должна заставлять Майнау ждать, — возразила серьезно Лиана.
Она обняла сестру и вместе с нею вышла из комнаты.
Так называемая мраморная галерея находилась в бельэтаже, как раз над террасой, примыкавшей к залу, где подавался свадебный завтрак.
В полусвете от затворенных ставней сестры прошли всю ее длину и достигли противоположного конца, где дневной свет скупо просвечивал сквозь узенькие щели ставней и бросал бледные полосы на блестевший как зеркало красивый мраморный пол. Ульрика бесшумно отворила ставень. Оставляя в тени все портреты этих красноволосых рыцарей, свет сосредоточился на изображении почтенного старика, сидевшего у темного бархатного занавеса, положив на стол полную белую руку. Отличительная черта рода Трахенбергов — огненно-рыжий цвет волос и усов — заменилась здесь необыкновенно мягким серебристым оттенком.
— Милый, милый папа, — шептала Лиана, простирая к нему сложенные руки.
Она была его любимицей, его сокровищем, его гордостью, сонная головка девушки часто покоилась на его груди, и даже во время борьбы со смертью ее одну ласкала его холодеющая рука.
