— Леди Дэндридж… — уныло проговорила она.
— Нет, Элизабет. — Пронзительный взгляд его серебристых глаз, казалось, видел ее насквозь. — Женщина, которую я страстно хочу, — это вы.
У Элизабет на секунду остановилось сердце, и стало нечем дышать. Наконец она едва слышно прошептала:
— Я? И поэтому вы меня целовали в саду?
— Я был зол на вас тогда… Но в общем-то да, я поцеловал вас именно поэтому.
Элизабет отвернулась.
— Трудно поверить, что вы занимались любовью с той женщиной, потому что хотели меня.
Он проследил за ее взглядом — через весь сад до высокой каменной стены, — потом снова взглянул на Элизабет.
— Я хочу вас, Элизабет. Хочу с тех пор, как впервые увидел вас. И я занимался любовью с той женщиной, потому что я дурак.
Элизабет молчала. Она глядела на Николаса и старалась убедить себя, что лицо его сведено вовсе не судорогой боли.
— Я знаю, что испугал вас. Не бойтесь, Элизабет, я никогда не воспользуюсь преимуществом своего положения. Я не хочу вас обидеть, Элизабет. И я сделаю все, чтобы этого не произошло. Сегодня… сегодня я совершил ужасную ошибку.
Элизабет по-прежнему молчала.
— Надеюсь, со временем вы найдете в себе силы простить меня.
Он постоял еще несколько минут, показавшихся Элизабет вечностью, и, повернувшись, зашагал к дому.
Элизабет смотрела ему вслед, чувствуя, будто из нее вынули сердце. Он хочет ее… Так же как она хочет его. Впрочем, Элизабет понимала, что ее влечет к графу не просто желание, а нечто большее. Подобно Мириам Бичкрофт и дюжине других женщин, она пала жертвой обаяния Беспутного графа.
Элизабет устало поднялась со скамьи. Ноги у нее все еще дрожали. Перед глазами стояла картина: Николас в объятиях рыжеволосой девки.
Возвращаясь домой после поездки по окрестностям, Ник пустил своего черного арабского скакуна в галоп. Уже почти стемнело, на небе появилась луна, но для него день был еще далеко не закончен. По приезде домой Ника ждала целая кипа бумаг, которые он намеревался просмотреть.
Лошадь въехала на вершину холма, и Ник глянул вперед: огромный каменный дом источающими золотистый свет окнами был издалека похож на большой маяк. Ник всю неделю заставлял себя работать до изнеможения. Он настолько уставал, что все тело ломило, и казалось, еще немного — и он замертво свалится от переутомления.
Но ничего не помогало. Даже каторжный труд не мог стереть из его памяти образ Элизабет, ее искаженное болью лицо, когда она стояла на пороге розовой гостиной, глядя на происходившую в ней мерзость.
