Изо дня в день, ежечасно, вновь и вновь всматривался я с момента первого своего пробуждения на элизийском ложе в эти декорации, столь дивные, столь верные моей истории со всеми ее своеобычными персонажами, словно не скульптор изваял их своим резцом, но сама Медуза с верхотуры просторной шестой панели переложила в жильчатый паросский мрамор нашу плоть и кровь. Более же всего из этих картин меня привлекала следующая: весь из золоченых мускулов, твердый как мрамор, я стоял в профиль на теле Горгоны - образчик двадцатилетнего великолепия; волшебные сандалии стянуты ремнями чуть пониже икр; левое колено согнулось, чтобы через мгновение мощно подбросить меня к небу; посреди правого бедра прицеплен закинутый назад короткий и изогнутый меч Гермеса, отклонившийся от горизонтали, как и мое колено, мой пенис (см. ниже) и мои глаза - чтобы не встретиться сквозь ниспадающие из-под шлема Гадеса золотыми локонами кудри с глазами Медузы, чью роняющую капли крови голову я поднял левой рукой высоко вверх. Несмотря на два незначительных отклонения, допущенных небесным скульптором по отношению к классическому реализму (хотя я и согласен, что ситуация не содержала в себе и грана афродизиака, все же художник, я в этом уверен, недооценил мой фаллос; ну а лицо Медузы необъяснимым образом во всем, кроме способной заинтересовать герпетолога прически, являло образец женской красоты!), панель эта была шедевром из шедевров: на нее-то и упал первым делом мой взгляд при пробуждении; ею прикован к месту оставался я и много позже, когда из-за седьмой картины впервые вынырнула моя сиделка-нимфа, чтобы с улыбкой, словно перед алтарем, опуститься у моего ложа на колени.
Все еще скрипучим после барханов голосом я произнес:
- Здравствуй.
- Привет, - прошептала она и на вопрос, кто она такая, ответила: - Каликса. Твоя жрица.
- А, вон оно что. Меня повысили?
Она подняла на меня свои ясные, самые ясные, какие только, как мне помнится, я встречал на земле, глаза и с энтузиазмом сказала:
- Здесь, Персей, ты был богом всегда. Всю свою жизнь я поклонялась тебе - так же, как Аммону и Сабазию. Ты не можешь себе представить, что значит для меня тебя видеть и вот так с тобой разговаривать.
Я нахмурился, но тем не менее тронул ее коротко подстриженные темные волосы и попытался припомнить обстоятельства своей смерти. Каликса не была ни белотелой, как большинство знакомых мне нимф, ни коричнокожей, вроде эфиопки Кассиопеи; не напоминала она, как моя пригожая вдовушка на панелях Шесть (от С до Е) и Семь, вот-вот готовую к метаморфозе иззолоченную куколку, - бронзовая от загара, в своих просвечивающих, в облипку, шортиках, она походила на юную гимнастку - узкобедрая, с крохотной грудью, словно отроковица Артемида, в противовес вполне созревшей женственности Андромеды или, скажем, ее премилой полноте, - тут моя память, как и моя мужественность, зашевелилась, выдавая лживость чудесной буквально во всех остальных отношениях картины Шесть А.
