- От последнего ее замечания я совсем впал в уныние, поскольку оно прозвучало отголоском сказанных моей покойной женой в брачную ночь слов: даже смерть от моей руки ей сладостней, чем жизнь в руках другого. Как же я ее презирал, как ею возмущался - и как мне ее не хватало! Словно надвое разрубили меня самого, я страстно желал обладать ею, как в былые ночи, и тем не менее располовинил бы ее кровавые половинки, если бы мне ее вернули. И вот на постели лежала моя новая женщина, обнаженная и застывшая в неподвижности; я стоял на коленях меж ее колен, оплакивая и красоту и лживость ее предшественницы, и свою собственную слепоту и жестокость - вкупе с никуда не годным положением дел между мужчиной и женщиной, превращавшим любовь в блуждающий обманный огонек, а ревность, скуку и обиды в правило, - которых я не мог ни скрыть, ни придерживаться. Я рассказал ей обо всем, что произошло между моим отбытием из Самарканда и возвращением домой, о клятве, которую мы дали с братом, и о своей решимости сдержать ее, дабы не показаться малодушным глупцом.
- "Дабы не показаться! - вскричала девушка. - Гаремы, убийства - все ради видимости!" Преисполнившись иронии ко всем своим страхам, она приказала мне сдержать, если я намереваюсь ее держать, свою клятву или же отрезать ей язык, прежде чем я отрублю ей голову; ибо, если я пошлю ее на плаху, не лишив до того девства, она объявит каждому встречному, хотя бы и только палачу, что я только внешне казался мужчиной, и представит в качестве доказательства свое девичество. Меня поразила ее отвага, равно как и ее слова. "Во имя Аллаха, - поклялся я, - я не убью тебя, если не сумею сначала его на тебя поднять". Но этот жалкий приятель в твоей левой руке, который до тех пор ни разу меня не подводил и который сейчас ерепенится, выпрямившись во весь рост, как безмозглый солдат в чужом краю, будто жаждет, чтобы его поскорее обезглавили, окончательно мне тогда изменил. Я перепробовал все известные мне уловки - тщетно, хотя моя жертва с готовностью подчинялась любым моим указаниям. Я мог, конечно, убить ее сам, на месте и немедля, но совсем не хотел даже на мгновение показаться в ее глазах лицемером; с другой стороны, не хотел и дать ей умереть девственницей - и, в конце концов признался я сам себе, вообще дать ей умереть, пока она не будет, как и все мы, забрана Разрушительницей удовольствий и т. д. Целых семь ночей мы метались и вскидывались, ласкались, целовались и заигрывали, причем она преисполнилась от непривычных удовольствий такого пыла, что громко воскликнула - уже без всякого сарказма, - что, коли я сначала проткну ее своим плотским мечом, она без жалоб подставит шею и стальному. На седьмую ночь, когда мы, обливаясь потом и задыхаясь, безнадежно замерли на постели, я протянул ей свой кинжал и предложил сослужить службу и мне, и Самарканду, на месте меня прикончив, ибо я скорее бы умер, чем оказался неспособным сдержать свою клятву.
