Обещание жить | страница 37
Допив кружку, Звягин небрежным движением плеч сбросил шинель, стал разуваться. Уже в постели, раздетый, он выпил еще кружку. Подумал: «Московский водохлеб. Мария Михайловна в свое время приучила к чайку. Как она там, законная Мария Михайловна?» И усмехнулся сам себе.
Ветки кололи бок, Макеев ворочался, никак не засыпал. За день остался без ног, должен был уснуть мгновенно и беспробудно, а он только зевал судорожно, с клацанием. Горло сохло и будто саднило, временами першило, позывая на кашель. Головная боль как бы давила изнутри на глазные яблоки, и они тоже болели.
Макеев лежал с закрытыми глазами и ждал, когда заснет. Лесная земля под лапником и шинелью простреливала сыростью, и не удавалось угреться. В чащобе ухал филин. Хрустел валежником часовой. Неподалеку могуче всхрапывал Ротный. Вот бы Макееву сыпануть с этаким храпом…
Он то дремал, то пробуждался, и это чередование словно укачивало, и он наконец заснул и больше не просыпался. Хотя и кашлял во сне и стонал. Потому стонал, что глотка болела сильно, и ему снилось: она заросла какими-то хлопьями, они мешают дышать, он вырывает их из глотки руками в резиновых перчатках. А еще снилось: остриженный под нуль, ушастый, он в воинской теплушке, у раскрытых дверей, мама, простоволосая, в выцветшей кофточке и босая, бежит за эшелоном по шпалам смежной колеи, не отстает от вагона, лицо у нее искажено горем, но кричит она весело, бесшабашно: «Шурик, гляди у меня: если убьют на войне, лучше не возвращайся домой, задам перцу!» А он кричит встревоженно, с надрывом: «Мама, осторожно! Берегись встречного поезда» — и все тонет в грохоте вагонных колес. И еще: Анечка Рябинина, беременная и стройная, несмотря на живот, стоит у кустика в сквере, а он почему-то на коленях перед ней, и Анечка говорит: «Милый, ты кого хочешь — девочку или мальчика?» Он лепечет: «Так ведь это не мой ребенок, у нас же с тобой ничего не было». Анечка загадочно улыбается: «Ну и что из того, что не было? Ты же меня любишь?» «Не знаю», — говорит он. И еще: ощерившись, он спрыгивает во вражескую траншею, из-за выступа на него кидается немец, хочет ударить прикладом, он выворачивается, вонзает немцу штык в горло, но больно ему самому, непереносимо больно и он, запрокинувшись, воет от боли. От этих сновидений он и стонал.
Разбудил Макеева холод. Колотила дрожь, зуб на зуб не попадал. Макеев встал, принялся растирать себя, прыгать, бегать. Костер погас, Макеев подскочил к нему, попрыгал вокруг — от скаканий толку немного. Раздобыл у часового спички, вздул огонь. Завихлялись язычки, сучья затрещали.