Сдвиг | страница 53
— Наших-то зачем? — полубеззвучно спросил Спринглторп.
— Н-не знаю, сэр, — на миг растерялся лейтенант.
На снегу, сцепив руки на головах, сидели пленные. Почти все в одинаковых рыжих куртках с вывернутыми карманами. Двое отдельно — у них на коленях грязноватая простыня. «Это те, что выкинули белый флаг», — сообразил Спринглторп. Держа пленных под прицелом, похаживали по снегу трое караульных.
«Надо поговорить. Хотя бы с Живодером. Который из них Живодер?» — подумал он и шагнул было к пленным, но у ног своих увидел троих, неподвижно лежащих ничком. Снег рядом был весь в красных пятнах.
Он отшатнулся и пошел к палатке. У входа на замасленном брезенте горкой лежали пистолеты, пара автоматов и несколько потертых нательных кошелей.
— Бесхозное оружие. Кой для кого ценная вещь.
Лейтенант поднял один из кошелей, расстегнул, подал. Кошель был неожиданно тяжел. Кольца, серьги, ожерелья — безобразно спутанный ком, покалывающий глаза бликами.
…Он вошел в палатку: десяток надувных матрацев, спальные мешки, скомканные одеяла, пара складных стульчиков, нетопленая железная печка, в изголовье одного из матрацев — большой кубический предмет, прикрытый полотенцем.
Лейтенант, протиснувшись между матрацами и обойдя лежащий на полу рюкзак, подошел к кубическому предмету и сдернул полотенце. В полумраке блеснул хрустальный куб, и Спринглторп тоскливо замер. Чуть вздернутый вперед, в полном блеске славы, в торжестве развернутых парусов и плещущих вымпелов в кубе застыл фрегат «Беллерофонт». Модель была выполнена с отчаянной скрупулезностью одряхлевшего боцмана — памятник любви к безвозвратно ушедшей поре странствий, воли и каждодневного утверждения силы своих рук и глотки.
Давным-давно, настолько давно, что это словно случилось с кем-то другим, он увидел, быть может, именно этот фрегат в витрине столичного магазина. Близилось рождество, на витрине сказочно искрились невероятно красивые вещи, без которых человек не может жить. Ему было десять лет, ровно столько, сколько нужно, чтобы понять это раз и навсегда. И ровно столько, чтобы знать: такой игрушки у него никогда не будет. Ведь он уже разумел смысл цифр на этикетке.
Он прожил потом пятьдесят с лишним лет, из памяти бесследно ушли сотни обид и унижений, десятки мелких побед и радостей. Но эта не его игрушка — не ушла. Не то чтобы он все время помнил о ней, нет. Этот образ порой оживал сам собой, безо всякого усилия или заведомого желания. И становилось до тоски ясно: будь у него «Беллерофонт», вся его жизнь была бы совершенно иной. И он сам представал перед собой тем, другим, кем угодно, только не инспектором по гражданскому строительству в краю, где мужицкая хитрость и ненависть к надзору почитались доблестями, достойными народной памяти.