– Наручники есть, – вспомнил грузный старшина. Чернявый капитан, которого Протасов окрестил в душе цыганской мордой, смолчал. В общем, Протасов бросил перчатку, никто из крымских ее не поднял.
– Тащи сюда, – распорядился Валерий, украдкой оглядываясь по сторонам.
– Так они наверху, в бобике, – доложил юный сержантик.
– Да мне по фонарю, где! – взорвался Валерий, почувствовав себя хозяином положения. – Или ты хочешь, чтоб эти два плуга сбежали, а тебе Леня яйца, в натуре, открутил?!
Этого, конечно, не хотел никто из присутствующих, прыщавый милиционер – в первую очередь. Он обернулся к старшине, за советом, тот посмотрел на капитана. Цыган нехотя кивнул. Старшина махнул рукой, давай, сделай, сержант, повесив автомат на плечо, поспешил на выход, к машине.
«Заодно дорогу на поверхность покажешь», – решил про себя Протасов, наблюдая, как бандит удаляется по пещере, разительно отличавшейся от той, которой они пришли. Если до лестницы подземный ход был не шире коридора, то теперь вырос во много раз и в ширину, и в высоту. Своды уходили вверх, величественные, словно хоры в храме, растворяясь во мраке под потолком, напоминающим купол. Протасов не страдал клаустрофобией, но и ему стало легче дышать, после тесного подземелья. Ситуация оставалась критической, крымские бандиты могли в любую минуту прозреть и схватиться за оружие, да мало ли что еще могло произойти, тем не менее, лучик надежды забрезжил Валерию, и он подумал: неужели выкручусь? Зал, именно это определение, первым пришло на ум Протасову, действительно походил на храм, кровлю которого некогда поддерживали высеченные из камня колонны. Их остатки валялись повсюду. Сходство с храмом усиливали арочные ходы, проделанные в боковых стенах. Откуда-то сверху просачивался рассеянный свет. В общем, это, возможно, действительно был храм, построенный задолго до того, как возникло само христианство. Армейцу, стоявшему правее Протасова с по-прежнему воздетыми к потолку руками, и тоже разглядывавшему величественную картину, пришел на ум образ древнего языческого капища, где некогда клубился дым жаровен, слышалось монотонное пение, первобытные люди, пав ниц, молились свирепым идолам, а жрецы вспарывали животы жертв отточенными каменными тесаками, бросали трепещущие сердца на алтарь, чтобы плотоядные боги утолили голод. Тошнота подступила к горлу, когда Эдик представил себя, связанным, среди этих жертв, дожидающихся своей очереди.
