Священник со вздохом отвернулся от площади и скользнул назад, во мрак церковного зала. Сооруженное еще в те времена, когда стекло было драгоценностью, здание с момента постройки обрекалось на вечную темноту. Если не считать тусклого огонька электрического канделябра и нескольких свечей, мерцающих в нефе, единственным источником света служил ряд узких окон, прорубленных в западной стене. Они были совсем крошечными, но создавали весьма необычный эффект, когда во второй половине дня через них, достигая пола, лились яркие солнечные лучи. Проходя мимо барельефа, изображающего воздвижение креста, отец Азетти с улыбкой заметил, что на исповедальню обрушивается водопад света. Вступив в солнечное пятно, отец Азетти получил огромное удовольствие, хотя лучи ослепили его. Священник подумал, что со стороны являет собой впечатляющую картину, но тут же, осудив себя за тщеславие, смущенно вошел в исповедальню, задернув за собой занавеску. Усевшись в темноте, он принялся терпеливо ждать.
Исповедальня представляла небольшую кабинку, разгороженную посередине, чтобы отделить исповедника от исповедующегося. В центре разделительной стенки находилось решетчатое оконце, которое открывалось со стороны священника. Ниже решетки по всей длине стенки проходила неширокая полка. У отца Азетти выработалась привычка касаться кончиками пальцев этой полки, когда он, склонившись к оконцу, вслушивался в шепот грешника. Похоже, эту привычку разделяли многие поколения служивших здесь раньше священников. Узенькая полоска дерева за сотни лет совершенно истерлась.
Отец Азетти вздохнул, поднес запястье к глазам и вгляделся в светящийся циферблат часов. Один час пятьдесят одна минута.
В те дни, когда отец Азетти не пропускал завтрака, он наслаждался часами, проведенными в исповедальне. Подобно музыканту, играющему Баха, он вслушивался в тишину и в каждом беззвучном аккорде различал голоса исповедующихся и своих предшественников. В древней кабинке звучали стоны разбитых сердец, шепот тайн и слова отпущения. Эти стены были свидетелями признания в миллионах грехов, или, как думал отец Азетти, дюжины грехов, но совершенных миллионы раз.
Размышления священника прервал хорошо знакомый шум по другую сторону перегородки – звук отодвигаемой занавески и хриплый вздох пожилого человека, опускающегося на колени. Отец Азетти сосредоточился и привычным движением отодвинул закрывающую решетку планку.
– Благословите меня, отец, ибо я согрешил…
