– Кардинал вас сейчас примет.
Орсини, видимо, решил, что это лучший способ от него избавиться.
Стефано Орсини восседал за чудовищных размеров деревянным письменным столом. Его черную сутану окаймляла алая тесьма, а на макушке ловко примостилась красная кардинальская шапочка. Это был крупный мужчина с обрюзглым мясистым лицом и огромными карими глазами домашнего, но недружелюбного пса. Физиономия хозяина кабинета слегка напряглась, когда запах немытого тела священника достиг его ноздрей. Он поднял глаза и произнес:
– Джулио, очень рад тебя видеть. Присаживайся. Мне рассказали, что ты давно уже ждешь в приемной.
– Ваше преосвященство, – начал отец Азетти, присаживаясь на краешек широченного кожаного кресла и выжидая, пока отец Маджо покинет кабинет. В его голове теснились давно отрепетированные слова. Но вдруг он увидел, что Маджо, вместо того чтобы выйти, уселся неподалеку от двери. Азетти кашлянул.
– Итак? – поторопил его кардинал.
Азетти покосился в сторону отца Маджо. Кардинал несколько раз перевел взгляд с одного священника на другого и заметил:
– Он – мой помощник, Джулио.
Азетти понимающе кивнул.
– И он останется, – закончил Орсини.
Азетти снова кивнул. Он чувствовал: терпение кардинала заканчивается.
– Ты пришел просить о прощении? – спросил Орсини. – Устал от сельской жизни?
Азетти услышал, как за его спиной фыркнул отец Маджо. Только сейчас он понял, что за последние дни кое-что потерял. Он утратил честолюбие. Но как бы ужасно это ни звучало – даже для него, – утрата амбиций не столь болезненна, как потеря, к примеру, ноги. Скорее, это похоже на исцеление от лихорадки. Окидывая взглядом кабинет Орсини, священник ясно осознал, что, несмотря на ностальгию первого дня, никакая сила не заставит его снова погрузиться в интриги Ватикана. В Монтекастелло он обрел нечто гораздо более ценное, чем карьера. Там он обрел веру.
Но об этом не стоило говорить с Орсини. Кардинал и сам был редкостью для Ватикана. Он веровал искренне и слыл ревностным и непоколебимым воином Креста. Тем не менее Азетти знал, что душа провинциального священника Орсини не интересует. Его интересует власть, и всякое проявление душевной искренности будет истолковано кардиналом как трюк или политический маневр.
– Нет, – сказал Азетти. – Я здесь не ради себя. – Взглянув в хищные глаза собеседника, он продолжил: – Есть нечто такое, о чем Церкви следует знать…
Кардинал поднял руку и с холодной улыбкой промолвил:
