И вскоре во всех концах деревни защелкают кнуты и раздадутся тоненькие детские голоса:
– Тега, тега, тега!
По песчаной дороге клубится пыль, гоготанье гусей сливается с возгласами пастушат и щелканьем кнутов, и надо всем – пронзительный крик старостиного гусака. Он бежит, взмахивая крыльями, впереди стада, как полководец перед войском.
От одной из хат отделилось и торопливо направилось к лесу маленькое стадо гусей: четыре белых, три серых. За гусями – сиротка Марыся, босая, в холщовой рубашке, в синей юбочке. Золотые волосы заплетены в косички, личико умыто. Ступает Марыся легко-легко – трава почти не приминается. Рядом с Марысей – рыжий песик. Он весело помахивает хвостом и лает, если какой гусь отобьется от стада. С таким помощником Марысе и кнут ни к чему, одного ивового прута достаточно. Идет Марыся с прутиком по алмазной росе и поет тонким голоском:
Как входила сирота
Во чужие ворота,
Как служила сирота
За краюху хлеба,
Помогала сироте
Только зорька золота
Да солнышко с неба!
Гуси, гуси вы мои,
Тега, тега, тега!
С песенкой пришла Марыся на лужайку, села на пригорочке, а гуси ходят вокруг нее, гогочут, молодую травку щиплют.
Рыжик обежал гусей раз-другой, дернул серого гусака за хвост, чтоб неповадно было в лес ходить, тявкнул на белого, чтобы стадо стерег, а потом улегся на краю лужайки и стал смотреть в лес. Очень чуткий пес был этот Рыжик!
Деревья ласково кивали девочке верхушками и что-то таинственно шептали, словно обещая защитить ее.
С другой стороны в пастбище вдавался узкий клин волнистой пшеницы. Колосья кланялись лесу, слушали его шепот, узнавали разные новости и, склоняясь к своим братьям колосьям, передавали им, о чем говорят деревья. И пчелы, жуки, комары тоже разносили лесные тайны, рассказывая их каждый на свой лад, кто басовитым, кто тоненьким голоском. Только один рыжевато-бурый хомяк, живший в земляной норке на ближней меже, не участвовал в общем разговоре; он прилежно трудился от зари до зари, торопясь в погожие летние дни заготовить запасы на зиму. Лишь когда у него челюсти совсем деревенели, устав перегрызать травинки и стебли пшеницы, а спина немела под тяжестью зерна и сена, он вставал на задние лапки и, выпрямившись, быстро озирался по сторонам, поводя своими черными глазками-бусинками.
Хомяк хорошо знал и Рыжика и гусей, но не любил их за громкий лай и гоготанье.
Зато Марыся ему очень нравилась, да и песенки ее пришлись по сердцу. Стоило ему услышать ее звонкий голосок, как он сразу бросал работу, вставал на задние лапки и, шевеля усиками, тихонько свистел, как бы подпевая. Марыся тоже приметила хомяка и, видя, что он любит ее слушать, стала петь нарочно для него – чтобы его порадовать. «Наверное, и у этого зверька никого нет на свете; наверное, ему тоже грустно, как и мне, – рассуждала она про себя. – Пусть хоть песенка его развлечет!»
