Скотт покачал головой:
— У меня другая задача, гораздо более сложная. Я бы хотел узнать вас поближе.
Августа отвела глаза и вздохнула, убирая руки под стол.
— Тут нечего особенно узнавать, мистер… Скотт.
— Почему вам так трудно называть меня Скотти?
Теперь Августа взглянула на сестру и явно пришла к тому же заключению, что и Скотти.
— Это будет звучать так, словно мы близкие друзья. А я не хочу больше заводить друзей. Кажется, я уже говорила вам об этом.
— Хорошо. Уж не хотите ли вы сказать, что заинтересованы в дружбе Говарда больше, чем в моей?
Гасти нахмурилась:
— Нет. Вовсе нет. Он скорее друг Алана и Лидии.
— Но вы называете его Говард. Почему же меня так трудно называть Скотти?
Девушка поглядела на него так, словно собиралась возразить, но вдруг усмехнулась и пожала плечами.
— Хорошо, — сказала она, потянувшись к стоящей перед ней тарелке. — Я сдаюсь. Пусть будет Скотти.
Почувствовав себя победителем, Скотт завладел рукой Августы, твердо намереваясь не отпускать ее до тех пор, пока девушка не улыбнется, и тут пальцы его нащупали рубец шрама на гладкой коже запястья.
Не подумав, что делает, он перевернул руку Августы ладонью вверх. Как метка отчаяния, контрастируя с бледной матовой кожей, на запястье виднелся ярко-розовый шрам. Должно быть, изумление Скотти отразилось на его лице, потому что Августа поспешила отдернуть руку и посмотрела на него так, словно над ней совершили насилие.
— Простите, — чуть растерянно пробормотал Скотти, не зная, что еще сказать. — Я…
— Не торопитесь с выводами, — сказала Августа, снова протягивая руку к тарелке. — Вы ведь ничего обо мне не знаете.
Но он очень хотел узнать об этой девушке все и непременно сказал бы ей об этом, если бы Августа не избегала его весь остаток вечера. Она играла с детьми, беседовала с Аланом и Говардом, а потом с Лидией о приближении нового учебного года.
Покачиваясь на качелях, Скотт потер ладонью занывшую грудь. Как ему хотелось снова быть рядом с этой загадочной женщиной!
Если бы это было в его власти, то он снес бы забор между их участками, а потом взломал дверь ее дома, чтобы между ними не было никаких преград.
Он ворвался бы в ее дом и ее душу. Он сжал бы ее в объятиях и не отпускал долго-долго. Целовал бы эту упрямую женщину до тех пор, пока ей не надоест сопротивляться, а потом целовал бы еще и еще, пока не заставил бы забыть о боли и сожалении, о тех страданиях, которые заставили ее перерезать себе вены. Если бы это только было в его власти!
