Мое полубесчувственное состояние было для меня спасением. Меня принесли в форт под видом раненого французского солдата из гарнизона. Впоследствии я узнал, что в то время, когда я лежал в горячке, несколько пленных, захваченных во время ужасного нашего поражения, были доставлены под стены Дюкена, где индейцы подвергли их пыткам, безжалостно убили и сожгли на глазах у гарнизона.
Легко себе представить, в какой страх и трепет повергал рассказ Джорджа внимавших ему с глубоким сочувствием слушателей. Тео, схватив руку Этти, глядела на Джорджа совершенно потрясенная. А Гарри, ударив кулаком по столу, воскликнул:
— Проклятые краснокожие! Негодяи, убийцы! Нам не будет покоя, покуда их всех не переловят!
— В Пенсильвании, когда я оттуда уезжал, была предложена награда в сто тридцать долларов за каждый индейский скальп, — задумчиво проговорил Джордж. — И пятьдесят — за женский.
— Пятьдесят за женский, душа моя? Вы слышите, миссис Ламберт? — сказал полковник, приподнимая пальцами локоны жены.
— Негодяи, убийцы! — повторил Гарри. — Надо с ними покончить, сэр! Раз и навсегда!
— Не знаю, как долго провалялся я в лихорадке, — продолжал Джордж. Когда сознание возвратилось ко мне, моего дорогого Флорака уже не было со мной. Его рота была направлена против одного английского форта на территории Пенсильвании, который французы хотели захватить. К тому времени, когда я настолько оправился, что уже мог задавать вопросы и понимать, что мне отвечают, в Дюкене оставалось не больше тридцати европейцев. Этот форт легко можно было бы отбить обратно, если бы у нас хватило духу возвратиться туда после такого поражения.
Там, на берегу реки, мой старинный враг — малярия — снова ополчился на меня. Я выжил просто чудом. Если бы не доброта одной метиски, которая, сжалившись надо мной, принялась меня выхаживать, мне бы никогда не встать с одра болезни и бедняга Гарри в самом деле стал бы тем, кем он себя считал еще вчера — единственным оставшимся в живых сыном нашей матушки и единственным наследником деда.
Я помнил, что Флорак, укладывая меня на свою постель, сунул мне под подушку мои часы, деньги и кой-какие бывшие при мне безделицы. Когда сознание возвратилось ко мне, я обнаружил, что все это исчезло. Угрюмый старик-сержант — единственный остававшийся в хижине французский офицер — с проклятием заявил мне, что я должен еще благодарить бога, раз мне удалось уцелеть. Если бы не мой белый мундир и кокарда, сказал он, я бы разделил судьбу других каналий из страны ростбифов, вполне ими заслуженную.
