— Ну, чего бродишь, полуношница? — тихо спрашивал он, завидев при свете ночника жалкую фигурку в длинной ночной рубашке. — От смерти, что ли, уберечь меня хочешь?
Динка дрожащими руками обвивала худые плечи старика, прижималась щекой к его щеке:
— Уберечь хочу…
— Ох и глупая ты… Как только жить будешь?
— Вместе будем… — всхлипывала Динка.
— Да где же нам вместе? Я свое отжил, до самого края дошел. Вишь, ноги уже не держат. А тебе еще жить и жить…
— Не надо мне, ничего не надо. У меня сердце разрывается… — уткнувшись в его плечо, плакала Динка.
Никич с усилием поднимал ее голову.
— А ты послушай меня. Мы ведь столько с тобой разговоров переговорили. Бот еще какая махонькая ты была, а понимала меня. И теперь пойми… От смерти никуда не денешься. За себя мне не страшно, за вас страшно. Мать твою мне жалко. И ты не плачь, не тревожь ее. Смирись, девочка.
Никич замолкал. Пламя от печки, разливая по комнате таинственный свет мягко колебалось, как будто кто-то тихо взмахивал легким и прозрачным шарфом, бросая на стены то синие, то красные тени. От этих неслышных взмахов свет в ночнике дрожал и колебался, вытягиваясь длинным красным язычком. Казалось, вот-вот он вытянется в последний раз, мигнет и погаснет. Никич тяжело дышал, в груди его что-то хрипело, рука, гладившая Динкины волосы, бессильно падала на колени.
— Иди… Помни, что я тебя просил…
Динка молча кивала головой, слова застревали у ней в горле, ноги не слушались.
— Ну, ну… — ободряюще улыбался ей Никич. — Ты ведь папина дочка.
Один раз, задержав ее руку, Никич сказал:
— Запомни слова мои. Всякий человек в жизни должен быть стойким. А тебе это особо надо. Ты ведь во все суешься. Вот и вспоминай почаще: Никич, мол, велел мне быть вдвое стойкой…
Слова Никича навсегда остались в памяти Динки. В самые трудные минуты своей жизни она вспоминала их с грустью и благодарностью. Но не успела еще осиротевшая семья оправиться от потери старого друга, как пришла новая беда. Однажды под осень, когда Арсеньевы уже собирались переезжать в город и сидели на террасе среди сложенных вещей; на хуторе появился редкий гость — Кулеша. Он появился, как всегда, неожиданно, словно вырос перед глазами. И все сразу замерли в предчувствии беды. Одна Марина не растерялась.
— Что-нибудь случилось, Кулеша? — спросила она.
Кулеша снял шапку, вытер вспотевший лоб.
— В этот раз я плохой вестник, — сказал он.
Мышка, словно защищаясь, подняла руку, Динка вскочила, у Алины упало сердце. «Отец…» — с ужасом подумал Леня и встал рядом с матерью. Но она только спросила:
