— Ты зарабатываешь себе только на кусок черного хлеба, тебя кормит отчим. Понятно тебе это или нет?
Динка не слышала слабого возражения юноши, но вслед за ним раздалась звонкая пощечина и бушующий голос.
— Ты ножки должен целовать отчиму! Он взял тебя паршивым щенком, кормил, поил, выучил и пристроил к месту! Вон отсюда, негодная тварь! И не смей появляться в комнатах, пока не попросишь прощения у меня и у отчима!..
Динка, замерев от ужаса, прижалась к спинке скамьи. Когда почта открылась, она увидела Мишу за конторкой, очень бледного, с красным пятном на щеке. Он привычно вскочил, улыбнулся испуганной, жалкой улыбкой забитого ребенка. Динка, не зная, что сказать и чем его утешить, наклонилась к конторке:
— Вам кланяется моя сестра.
— Ваша сестра? Мне? — Родниковые глаза засияли, наполнились слезами. Ваша сестра — ангел…
— Вы очень любите ее? — с глубокой грустью и теплым участием спросила Динка.
Он вздрогнул, испугался.
— Как можно-с? Кто я такой, чтоб ее любить? Какое право я имею…
— Вы человек… У каждого человека есть право любить, — серьезно сказала Динка.
— Я не человек, я слуга. — Он немного помедлил и, бросив взгляд на царский портрет, громко добавил: — Я слуга царя и отечества.
— Вы слуга своей матери. Это она вдолбила вам в голову… — резко начала Динка.
Но Миша вскочил и, указывая на дверь, быстро зашептал:
— Тише, ради бога, тише… Если она услышит, мне конец!
— Чепуха! Чем скорей они вас выгонят, тем лучше, — шепотом сказала Динка. — Без них вы станете человеком!
— Нет, я никогда не стану человеком. Я не расплачусь с ними всю мою жизнь, они кормили меня с двух лет.
— Послушайте, Жиронкин! — строго сказала Динка. — Вы не маленький мальчик…
— Да, конечно! Мне уже двадцать, а я едва зарабатываю себе на кусок черного хлеба, я нищий, — с отчаянием прошептал Жиронкин. — Я должен быть благодарен по гроб жизни отчиму за то, что он устроил меня на это место.
— Значит, вы что-то зарабатываете?
— Очень мало. Отчим получает за меня; я не знаю сколько. Он начальник почты, он может в любой момент выгнать меня, и тогда я останусь на улице, — с горечью сказал юноша.
— Улица — это еще не самое страшное. Самое страшное — это ваша мамаша и отчим, — твердо сказала Динка.
— Ради бога… — снова взмолился Миша, оглядываясь на дверь.
— Черт с ними! — махнула рукой Динка. — Наберитесь храбрости и уходите отсюда! Я найду вам крышу над головой и работу. Мы с сестрой…
— О нет, нет… Не говорите ей обо мне. Я жалкий человек, но я никогда не приму милостыни из ее рук…
