Он перевел взгляд на другие хорошо знакомые ему полотна на стенах: Бербедж[4] в роли Гамлета, Кин[5] в роли Шейлока, портрет Гаррика[6] в роли Ричарда III, который Робби всегда держал в своей гримерной как талисман, изображение сэра Генри Ирвинга[7] в роли короля Лира. Сам непревзойденный актер, Робби высоко ценил талант в других, чем, вероятно, объяснялось присутствие на его письменном столе фотографий его старого друга сэра Тоби Идена в роли Пер Гюнта и сэра Филипа Чагрина, его великого соперника, который закончил длившееся всю жизнь соперничество с Вейном лишь умерев раньше него.
Рядом с фотографиями были аккуратно расставлены дорогие Вейну предметы: среди них «Оскар», которого Вейн в конце концов получил двадцать пять лет спустя после того, как Фелисия получила своего, и бронзовая фигурка балерины работы Дега, подарок от Рэнди Брукса и его жены Натали, которых уже давно не было в живых. Бедняга Вейн, подумал Пентекост, столько смертей…
В комнате было тепло. Тихое шипение кислорода и монотонное гудение монитора действовали усыпляюще; Пентекост с трудом сдерживался, чтобы не заснуть. Наконец его голова стала клониться вниз, и он задремал. Во сне портрет Фелисии стал сливаться у него с ее образом в роли Клеопатры, какой он ее помнил. Как сверкали ее глаза, когда она выходила в первом акте рука об руку с Робби… Гилламу было двадцать лет, когда он впервые увидел их вместе на сцене. Сейчас ему было почти шестьдесят пять…
Внезапно он проснулся, почувствовав, как кто-то дергает его за рукав.
– Мне не нравится состояние больного, – прошептала медсестра. – Пульс совсем слабый.
Дыхание сильно затруднено. Врач сейчас на обходе, но я попросила секретаря как можно скорее найти его и сказать, что дело срочное.
– Да-да, вы правы. – Пентекост боролся с желанием опять заснуть. Он попытался вспомнить, сколько он выпил за обедом. Давно прошли те времена, когда он мог пропустить пару коктейлей перед обедом, затем еще бутылку вина, и после этого продолжать работать.
Одного взгляда на Робби было достаточно, чтобы он окончательно проснулся.
– Боже мой, – прошептал он. – Он умирает? Медсестра поджала губы, давая понять, что высказывать мнение о состоянии больного не входит в ее обязанности.
– Трудно сказать, – ответила она, увеличивая подачу кислорода. – Может быть опять ложная тревога.
Пентекост кивнул. За последние недели такая ложная тревога была уже не раз. Он подумал, не позвать ли ему леди Вейн, но потом решил не спешить. Медсестра внимательно смотрела на зеленую кривую, мерцающую на экране монитора, как будто она могла сказать ей больше того, что она уже знала: организм пациента продолжал цепляться за жизнь, хотя от этого уже никому не было никакой пользы.
