Пентекост догадывался, что Робби представлял себе сцену у постели умирающего в викторианском духе – скорбящие люди, сгрудившиеся у постели в ожидании последнего слова; солома, разбросанная на булыжнике у подъезда, чтобы заглушать топот копыт; огонь, мерцающий в камине, но врачи, раздраженные его отказом, как все нормальные люди, поехать в больницу, лишили его этой обстановки, тем более, что он был слишком слаб, чтобы сопротивляться.
Вейн лежал в своей собственной постели, но вокруг него были все новейшие средства современной медицинской техники – баллон с кислородом, монитор, отображающий работу сердца, хромированный штатив с капельницей. Медсестра опять подключила ему всю эту сложную технику. Но сейчас Робби выглядел гораздо хуже, чем внизу, в столовой. Пентекост рассчитывал застать своего друга спящим или хотя бы дремлющим, но он, казалось, находился в коме, дыша с большим трудом, несмотря на кислород. Гиллам вопросительно посмотрел на медсестру; та покачала головой.
– Он очень слаб, – сказала она. – Я послала за врачом.
Пентекост сел у постели напротив медсестры. Портрет Фелисии повесили над камином, как он и велел, сняв картину с изображением старинного театра герцога Йоркского. Когда-то на этом месте висела картина Ренуара, подаренная Фелисии американским импресарио Марти Куиком. После ее смерти Робби продал картину на аукционе Кристи, хотя все советовали ему не расставаться с этим полотном. Все выглядело так, будто он просто хотел как можно скорее избавиться от этой картины.
Это удивило всех, кроме Пентекоста, которому была известна причина такого поступка.
Он вновь взглянул на портрет Фелисии, смотревшей на мир с загадочной улыбкой, одновременно невинной и чувственной, на ее зеленые глаза, которые околдовывали мужчин в течение всей ее полной тревог жизни. Этот портрет был подарен ей после войны ее дядей Гарри – его, как помнил Пентекост, Робби особенно не любил. Ласло,[2] который всегда писал только красивых женщин, здесь превзошел себя, запечатлев Фелисию в зените ее красоты – хотя в действительности она почти не постарела за годы, прошедшие после написания портрета до ее смерти.
Вспомнив эти годы, Пентекост грустно покачал головой. Только такой сильный человек, как Роберт Вейн, мог выдержать такое, подумал он. «Она затмила факелов лучи»,[3] пробормотал Робби, когда впервые увидел этот портрет, но потом факелы стали гореть слишком ярко для Фелисии Вейн. Сейчас Пентекост подумал не только о том, что случилось с ней самой, но и о преждевременной смерти ее дочери, разбившейся на скачках.
