Том 2. Семидесятые | страница 33
Звонок телефона. Берет трубку.
– Алло, Катя?.. Я сейчас в Эрмитаже, отсюда неудобно говорить... Тьфу!.. Ой, прости, совсем замотался, я только что пришел из цеха, я страшно устал, сейчас еще надо успеть на почтамт телеграмму дать... Ну и черт с тобой... (Бросает трубку.)
Звонок телефона. Берет трубку.
– Костя... да я... выезжаю... (Кладет трубку, засыпает.)
Товарищи! Ну кому-то же интересно, что человек уже месяц не пьет, не ест хлеба и сахара, делает зарядку, отжимается от пола на кулаках, висит на перекладине, издевается над собой. Кто-то будет об этом говорить? А сидение дома по вечерам. Кто-то будет это отмечать? А то, что ни одной знакомой, никаких интриг, прогулок и лунных ночей – об этом будет какая-нибудь статья?
Товарищи! Больше внимания друг другу.
Давайте переживать неприятности по мере их поступления.
Во дворе съемочная группа. Крики: «Михаил Михайлович! Ну Михаил Михайлович». Я спешу выскакиваю во двор. Подходит соседка.
– Миша, у тебя есть свободная минутка?
– Для вас, Майя Матвеевна, всегда.
– Застегни брюки, пожалуйста.
– Дорогой Миша! Ваши произведения должны быть на солнце, а вы – для здоровья – в тени.
Каждый ледокол имеет право на льдину.
По тому, как он плевал, сморкался и икал за столом, было видно, что он старается держаться прилично.
Не надо за меня. Пей за себя. За свое здоровье. За свое хорошее настроение, за свое внимание и заботливость. За свои удачи. За свою работоспособность – для меня.
Я внезапно оделся красиво. Выпил. Вспомнил двух лучших людей на этой земле. Подумал о себе хорошо. От этого стало грустно. И стал ждать, с кем бы поговорить.
