— Ой, Владимир Эрнстович, вы просто фурор совершили. Не ожидала от вас. Раньше вы гораздо проще писали, а теперь такой сложный текст! Некоторые слова я даже в словаре не нашла. Вот на двадцать третьей странице — «камбанилла». Через «б» или все-таки через «п»?
— Камбанилла? — переспросил Терехов, глядя на текст, расположенный к нему вверх ногами. — Вы уверены, что ни с кем меня не путаете, Дина Львовна?
— Ой, Владимир Эрнстович, с кем вас можно спутать? — проворковала Дина. — Разве с Приговым?
Сравнение с поэтом-постмодернистом не вызвало у Терехова положительных эмоций, такую литературу он не любил, не понимал и, тем более, не мог написать ничего в подобном духе, даже если бы вдруг сильно этого захотел.
— Вот, — Дина наконец повернула распечатку, чтобы Терехов мог прочитать подчеркнутые ею на странице места. Придвинув к себе листы, он прочел с возраставшим ощущением паники:
«Левия была настигнута врасплох этим проявлением чувственности у старого бонвивана, отступила к камбанилле, прислонилась спиной к жаркой шероховатой поверхности и закрыла глаза, уйдя не в себя, а в тот мир, который бурлил в ней, пенился и искал выхода».
— Э-э… — промямлил Терехов, — это не мое, извините.
— Что значит — не ваше? — захлопала глазами Дина и вытянула из-под горки бумаги титульную страницу. — Не ваше?
— «Владимир Терехов, — прочитал он вслух. — Вторжение в Элинор».
— Но моя вещь, — сказал Терехов, — называется «Смерть, как видимость».
— Да? — улыбнулась Дина. — Но это ваша фамилия, Владимир Эрнстович!
— Моя, но… Откуда вы взяли этот текст?
— Ну… — забеспокоилась Дина. — Варя дала. Сняла с вашего диска. А диск вы принесли сами, это при мне происходило, у вас тогда еще какая-то история была с «дипломатом». Вот с этим, — она показала на стоявший у ног Терехова «дипломат», будто он мог подтвердить ее слова.
— Пойдемте, Дина Львовна, — Терехов затолкал листы в папку и с этим доказательством небрежного отношения редактора к автору пошел из комнаты, забыв даже о «дипломате». Дина семенила следом, что-то на ходу рассказывая, но ни одно ее слово до сознания Терехова не доходило. «Камбанилла, — повторял он про себя. — Элинор. Камбанилла»…
Варвара по-прежнему вертела в пальцах авторучку и думала, должно быть, о своей незадавшейся жизни. Двадцать три года, а еще не замужем…
Терехов положил перед ней папку и сказал самым любезным тоном, на какой оказался способен:
— Варенька, ты уверена, что это мое произведение? Я имею в виду — посмотри, пожалуйста, мой диск. Если он, конечно, сохранился.
