– Это ты-то человек лирического склада?! Не смеши! Ты прозаичен и обладаешь объективностью историка, который служит повелителю, находящемуся в зените власти, – сказал Такэси.
– Каждый человек старается осуществить свою мечту. Вот я и пытаюсь быть лиричным.
– Ну, это другое дело! А вы как, мадам? По-моему, одно время вы просто захлебывались от лирики, как истинный поэт, – сказал Такэси, взглянув на жену, и пошел в кухню за вином.
– Оказывается, вы до сих пор влюблены в Такэси, а он в вас.
– Если ваши наблюдения позволяют сделать вам такой вывод, значит, так оно и есть. Вы ведь обладаете объективностью историка, служащего повелителю.
– Вот именно! Оттого и страдаю. По-моему, муж и жена должны иметь убежище для совместного одиночества и свои собственные слова для беседы между собой. Иначе слишком уж все пусто. А меня постоянно вынуждали изъясняться общими фразами, и, когда мое терпение кончилось, я быстренько развелся.
Вернулся Такэси, передал Фрэнку бокал мартини.
– Ну как, я не слишком быстро? Успели объясниться?
– Ты отсутствовал как раз столько, сколько надо.
– А по-моему, слишком мало! – с притворным вздохом сказала Юри.
– Такэси, ты знаешь, заседание ученого совета в нынешнем голу состоится в городе А. Я там побуду подольше, мне обязательно надо повидаться с ребенком. – Фрэнк перевел разговор на детей.
– С каким ребенком?
– Со старшим. Мальчишке уже девять, и он научился говорить довольно горькие вещи.
– Они уж такие, наши дети. Я, например, дочки боюсь гораздо больше жены. Да и Юри тоже боится – заставляет меня считаться с собой, а сама считается только с дочерью.
– Вполне естественно. Риэ – умная девочка, а в последнее время становится очень привлекательной. Вам, должно быть, неспокойно.
– Особенно если в доме такой мужчина, как ты.
– Да что ты! Я ведь теперь паинька.
– Знаешь, у Юри с недавних пор появились какие-то странные ощущения… Она, кажется, беременна.
Фрэнк бросил пытливый взгляд на талию Юри.
– В двадцатом веке беременность уже не является символом счастья. Как раз наоборот – это катастрофа, это шаг к бесплодию. И американская литература так считает, начиная с Фолкнера.
– Наверно. Но нам наплевать на цивилизованные страны. В нашей семье это символ мира.
Юри подмигнула Фрэнку.
– Вы мыслите широкими категориями и заглядываете в будущее, на сто лет вперед. Почему же тогда «символ мира»? Скорее уж, предтеча революции!
– К нам это все равно не относится, – сказал Такэси. – У нас в доме все спокойно.
