— Попытку? — На мгновение Андраши словно приобщился к жизни, к обычной будничной жизни.
— Она не безнадежна. Раньше мы вывели бы вас. Под охраной. Но теперь, — Марко подергал себя за пояс, — теперь у нас нет на это времени. Вам придется рискнуть. Самим.
Мгновение оказалось кратким.
— Ну что ж, — нелепо сказал Андраши, — я, пожалуй, возьму с собой мою скрипку.
Перед ними через поля, устланные зеленым ковром апрельских всходов пшеницы, убегала вдаль ровная дорога. Они шли в спокойной тишине. Мост через канал остался позади.
Том объяснял с настойчивостью, которая граничила с грубостью:
— Она просила передать вам привет и наилучшие пожелания. Ее любовь, сказала она. Какого черта вы не попрощались с ней?
«Юнкерс-52» жужжал, набирая высоту, уходя к белым башням облаков над венгерской равниной. Они отступают повсюду, и самолет увозит штабных офицеров в Будапешт, а может быть, и прямо в Берлин.
— Марко и слышать об этом не хотел.
— Не понимаю почему. Выйти из города было легче легкого. Даже часового на мосту не оказалось.
— Ну, не знаю. Спорить с ним я не мог. — Он отбивался от обвинения, что поступил скверно. Ведь он даже и не пытался спорить. Наоборот, он ухватился за слова Марко, позволившие ему уйти, так больше и не увидев госпожи Надь. Но теперь, в ярком свете солнечного дня, — дня успеха, — этот факт был ему неприятен.
— а о ней вы и не подумали, — сердито возразил Том. — Я бы поспорил.
— Но ведь вы пролетарий, Том. — Руперту стало весело. — Это совсем другое дело. К вашим словам они бы прислушались. Глас народа, да благословит его бог. — С каждым шагом его радостное настроение росло. Почему он должен считать, что поступил с госпожой Надь хоть в чем-то непорядочно? Ведь, в конце концов, это она… Но эту мысль он отбросил, неприятно удивившись своей жестокости.
Том говорил с той неловкостью, которую порождает неколебимая уверенность:
— Черта с два! Но я вам другое скажу. Вам и в голову не пришло бы. Я начинаю ненавидеть немцев. По-настоящему, всеми печенками.
— Неужели?
Иногда фамильярность Тома переходила все границы. Он решил больше не думать о госпоже Надь.
— Да. Мне надоело играть в прятки. Ведь мы, собственно, никакого дела не делаем.
Они словно поменялись ролями.
— Еще немножечко, Том, и вы станете героем. Терпеть уже недолго. — И он вновь удивился собственной злости.
Они замолчали. Чуть впереди по проселку, убегающему вдаль под пронзительно голубым апрельским небом в белых облачных барашках, шагал отец Косты.
