Руперт сказал с гордостью:
— Вы не знаете партизан, сэр. Они все сделают.
— А у вас нет никаких… опасений относительно того, что именно они сделают?
Он снова был поставлен в тупик, и ощущение одиночества слилось с гневом.
Его локтя коснулись твердые, мясистые пальцы Андраши.
— Вот я вас, кажется, и обидел. Послушайте меня, я попробую вам объяснить.
И он разразился новой речью, сметая мысли Руперта величавым потоком собственных соображений о судьбе и назначении Европы, которую они оба знали и любили. Он говорил о ценности европейской культуры, о их долге спасти то, что еще можно спасти, какой бы трудной эта задача ни оказалась. Надо ясно видеть — какой бы болью это ни оборачивалось, — что обе стороны могут быть правы и неправы, что и там и там есть мудрость и доблесть, безумие и преступление. А увидев, надо понять, как следует жить и трудиться («да, и сражаться, поскольку вы солдат и ваша работа — сражаться, как моя — мыслить») во имя того, чтобы хрупкий корабль цивилизации мог наконец достичь безопасной гавани. Означает ли это, что он защищает status quo?[4] Нет, ни один умный человек не станет теперь этого делать. Status quo обречено. «Но груз, священный груз нашей культуры, наших традиций — не его ли мы должны спасать прежде всего?»
Руперт слушал как зачарованный, но слышал только серебряные переливы голоса, вплетающегося в визг трамваев в темнеющем мире снаружи.
— Но те, кого сегодня вели через город…
— Да-да, я знаю. Об этом невозможно говорить. — Голос Андраши, тонкий, беспощадно настойчивый, гипнотизировал и завораживал. — Но надо сохранять благоразумие. Мы захвачены бурей, ураганом нашей цивилизации. Нам требуются крепкие нервы, и мы должны… о да, до определенной степени, конечно… подняться над ветрами, которые хлещут нас, которые налетают на нас с обеих сторон. Да, с обеих сторон, мой дорогой капитан. Это вас расстраивает. Я знаю, я вижу. Это что-то непривычное. Что-то шокирующее. И заставляющее думать. О да, вы твердо знаете, что должны быть на одной стороне и сражаться против другой. В своих рассуждениях вы неправы. — Андраши протестующе поднял руку. — О, но я вас понимаю. Вы вспоминаете своих друзей — вашего Нанди, вашу дорогую Маргит. И вы спрашиваете: что они делают? Ничего. Совсем ничего. И вы задаете себе вопрос: что делает Андраши? Разговаривает, колеблется, напрасно теряет время!
Он попробовал возразить:
— Но вы говорите так, словно обе стороны одинаковы. Словно одна сторона ничем не лучше…
