— Он много чего думал, и повторять этого я не стану. Но не в том суть — я ведь и сам думал то же.
— Так почему же вы?.. То есть если откинуть прелести ракии. Это нечто вроде нашей абрикосовой водки, Марта.
— Меня не интересовало, что он думает. Это я и так знал. Меня интересовало, что он сделает.
Вот теперь они слушали его по-настоящему, и даже Корнуэлл повернулся к нему.
— Если бы он просто поднял тарарам, так ладно: сразу стало бы ясно, что мы не споемся. — Он помолчал, поражаясь себе. — Но ничего подобного: он просто явился, забрал меня и распорядился довезти до места нашего ночлега. Так и сказал — довезти. Вот как оно было.
— Вы хотите сказать, что он заставил вас устыдиться своего поступка?
— Да нет же.
Эти двое ничего не поняли, ну ничего. Еще немного, и они посмотрят на него с презрительным снисхождением. Ну, да ладно: смущенная улыбка Корнуэлла показывала, что он попал в точку, в ту точку, в которую надо было попасть.
— Для того, чтобы устыдиться, нужно очень высоко себя ставить.
— Совершенно справедливо, — заметил Андраши. — И вы, несомненно, ставите себя высоко. Так почему же вам не было стыдно?
Ему хотелось заорать: «Да кто сказал, что не было?» Но он только поднялся на ноги и холодно отрезал:
— Вы задали мне вопрос, и я ответил.
В конце-то концов они поручены Корнуэллу, так пусть Корнуэлл и разделывается с ними как хочет. А с него хватит. Он ушел за деревья.
Сгустились сумерки, а Марко все не было, и никаких вестей от него тоже.
Они сидели под соснами, не осмеливаясь развести костер, и думали о том, как им хочется есть. Вверху, за хвойным пологом, в водянистом небе мерцали тусклые звезды — далекие фонарики, которые терялись среди облаков, исчезали между качающимися на ветру ветками и сучьями. Все вокруг потрескивало и посвистывало. Но все было смутным и нечетким — кроме голода.
И вот тут Андраши достал свою скрипку.
«Она ничего не весит, — доказывал он Корнуэллу, который настаивал, чтобы он оставил скрипку на северном берегу, — а мне приятнее, когда она со мной. Разумеется, нести ее я буду сам».
И вот теперь он на четвереньках залез в палатку, поставленную для него с Мартой, и вытащил футляр со скрипкой.
— Я вам сыграю, — объявил он, садясь на бревно и открывая футляр. Он вынул скрипку за гриф и нежно провел по ней рукой, убеждаясь, что это и правда она, не замечая их растерянного недоумения. Потом он сбросил шарф, прижал скрипку к плечу и начал ее настраивать. На его крупной голове поблескивали серебряные завитки пышной шевелюры.
