– Жаль, что они тебя тогда не утопили, – раздраженно заметил он. Разговоры за столом редко приводили к чему-либо хорошему.
Ньют не отрывал глаз от тарелки. Он так делал всегда, когда Калл злился.
– Утопить меня? – удивился Август. – Да если бы кто попытался это сделать, то девки разорвали бы его в клочья. – Он видел, что Калл в бешенстве, но не собирался с этим считаться. Они сидели за общим столом, и, если Каллу не нравится разговор, он может убираться спать.
Калл знал, что спорить бесполезно. Именно это и требовалось Августу: поспорить. По сути, ему было наплевать, о чем спор, какую позицию он защищает. Он просто-напросто обожал спорить, и все тут. А Калл ненавидел. Из собственного долгого опыта он знал, что переспорить Августа невозможно, даже в тех случаях, когда все было яснее ясного. Даже в давние суровые времена, когда вокруг кишели индейцы, Август никогда не упускал случая поспорить. Достаточно вспомнить, как на них и еще шестерых рейнджеров внезапно напали индейцы-команчи у излучины Ред-Ривер, а они копали на берегу ямы, которые вполне могли стать им могилами, чтобы спрятаться, и молили Бога о безлунной ночи, которая помогла бы им улизнуть. Август и тогда непрерывно спорил с рейнджером, которого они называли Урод Билл. Спорили они о енотах, и Август не мог успокоиться всю ночь, хотя остальные рейнджеры так перетрусили, что не могли даже помочиться.
Разумеется, мальчишка тут же заинтересовался рассказом Августа о речном судне и шлюхах. Парень нигде не был, так что для него все было окрашено в романтические краски.
– От твоей трепотни о женщинах мне вкуснее не становится, – наконец вымолвил Калл.
– Калл, если хочешь чего-нибудь повкуснее, пристрели сначала Боливара, – проговорил Август, которому слова Калла напомнили о его собственном недовольстве поваром. – Бол, я хочу, чтобы ты прекратил колотить ломом по этому колоколу, – заявил он. – В полдень еще куда ни шло, но только не вечером. Любой зрячий может различить закат. Ты мне много хороших вечеров испортил своим блямканьем.
Боливар помешал свой сахар с кофе и промолчал. Он бил по колоколу потому, что ему нравился звук, а вовсе не потому, что он страстно желал, чтобы все собрались ужинать. Пусть едят, когда хотят, а он будет колотить в колокол, когда ему заблагорассудится. Ему нравилось быть поваром, это куда легче, чем бандитом, но это не означало, что ему можно приказывать. Его чувство не зависимости не уменьшилось ни на йоту.
