— Так вот, — продолжил Иоганн Хессер, — Мне нужен ковен. А ковену нужен он!
Пальцы впились в плечо Уриэля, выталкивая его вперед.
— Про вас в городе они тоже наслышаны. Так что если ты им его привезешь — не удивятся!
— Он тут при чем?
— А при том, волк, что стрелявшая в твоего покровителя женщина — графиня Элеонора. Мать вот этого маленького ублюдочного паршивца.
Ян наклоняет голову, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход… Для всех!
— Ты отдаешь его им, а потом открываешь ворота…
Пауза. От оцепеневшего юноши остался только слух. И еще — страх. И еще — боль, обида. И все же — понимание, узнавание…
— Хорошо, — соглашается Ян, и попросил, — к аббату проводите…
Хессер кивает дозволяюще, а рядом с ним по-прежнему стоит Уриэль. И даже слез нет в его удивительно-светлых глазах…
Входя в келью Ян огляделся, и едва удержался от вздоха: сколько лет прошло, а ничего не меняется…
Это даже лучше, когда ничего не меняется — лучше, чем так!
Не обращая внимания на монаха, читавшего Страсти Господни, Ян опустился на колени у узкого монастырского ложа. Не хотелось верить, но сам видел: то, что отец Бенедикт еще жив — уже чудо Божие. Бессилие, беспомощность — страшное чувство. Отдал бы за этого человека всю кровь до капли, а изменить, помочь не в силах… страшно.
Вроде уже и не дите малое, понимаешь, что есть дороги, с которых не возвращаются, сам сколько раз смерти в лицо глядел, но оказывается до сего момента даже мысли не допускал, что с тем, кто тебе отца и мать заменил, что-то может случиться, может не стать вовсе… Вольно же было тебе гулять, волколак, зная, что есть человек, который тебя в своих молитвах поминает!
Пусто, тошно, горько… Все кажется, что чего-то не сделал, не сказал…
Ощутив едва заметное движение пальцев, Ян вскинул голову:
— Отец…
Сколько всего с губ рвалось, да так и не прозвучало.
— Всякий верующий в Него не погибнет, но имеет жизнь вечную… (От Иоанна 3, 16) — голос был на столько тих, что слова можно было разобрать с трудом.
Не бредит ли, — Ян наклонился ближе, вглядываясь в раненого.
Взгляд темных глаз был ясен и тверд, и на мгновение в нем промелькнула усмешка, как будто знал, о чем Янош подумал.
— Помни: «сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (От Иоанна 10, 39), — голос окреп, набирая силу.
Лют нахмурился, не понимая, почему эти слова Писания так важны для монаха, что он пытается донести до своего непутевого крестника.
— Не надо, отче. Нельзя тебе… Потом поговорим. Я от тебя хоть десяток проповедей подряд выслушаю, — бледно улыбнулся Ян, — Ты выздоравливай, а я вернусь за тобой… Я тебя суду не отдам!
