— Идем.
Ян продолжать не стал, молча пошел впереди, показывая дорогу, как-будто аббат в том нуждался.
— Здесь еще? — зачем-то спросил он, переступая порог.
— А куда я денусь! — ядовито отозвался Уриэль, садясь на койке.
— За чем сюда ехал тогда, если не доволен? — огрызнулся Лют.
Дерзость — оружие слабых, а перед монахом, с интересом наблюдавшим за этой сценой, он почему-то до сих пор чувствовал себя полностью открытым, неприятно уязвимым, как будто все еще оставался ребенком, одиноким сиротой, напуганным своей особенностью. За свою вольную жизнь, волколак успел натворить много, но к самокопаниям склонен не был, и совесть о себе напоминала редко. И только под всеведущим взглядом темных глаз с сухого, всегда немного отстраненного лица, то и дело становилось не по себе…
Ян подвинулся, пропуская вперед отца Бенедикта. Его вопрос в ответе не нуждался.
— Уриэль и не отвечал: при виде монаха просто влип в стену.
Если до сего момента бенедектинец и испытывал какие-либо сомнения в услышанной истории, то сейчас они рассеялись. Яноша ввести в заблуждение трудно, — он обман на дух не переносит, но мало ли что… Нет! Чутье у оборотня оставалось по-прежнему верным: ни сумасшедшим, ни лгуном сидящий перед ними юноша не был, — сумасшедший бы не испугался, а так натурально изобразить страх не возможно.
Отец Бенедикт почти таким же жестом, как Ян вчера, сдвинул ворот рубашки.
Протянул руку, и, странное дело, Уриэль беспрекословно вложил в нее свою, позволяя размотать повязку и обнажить ожог от креста. Монах смотрел долго, а потом спокойно сказал Люту:
— Выйди.
Ян колебался.
— Ступай-ступай, — вдруг смягчился отец Бенедикт, — Ни с кем из нас ничего не случиться! Ведь так?
Он испытующе посмотрел на юношу, и Уриэль подтверждающее кивнул. Яну не оставалось ничего другого как оставить их вдвоем.
Наверное, отец Бенедикт не раз жалел о том, что рассказал своему неугомонному воспитаннику историю его рождения, но как иначе было объяснить откуда он такой взялся, откуда монах о нем знает, а главное — убедить, что волк — это не кара, не дьявольские козни и само по себе не является злом. Одной своей цели он достиг — Янош уверенности в себе не утратил. Однако одновременно монах невольно пробудил в юной и страстной натуре, и без того не склонной к компромиссам — жажду возмездия, когда стремление к справедливости переходит в слепую мстительность.
И все же, отец Бенедикт был уверен в своей правоте, сожалея лишь, что ему не удалось удержать шестнадцатилетнего мальчишку от опрометчивого побега в никуда.
