Василь Васильевич собрался ехать в Каргополь. Надо успеть порыбачить, а то зарастешь здесь, как старый пень.
А Македонка… нет, лучше в Каргополь.
Так он решил. Но судьба по-другому распорядилась. Да и верно: сейчас не такое время. И видели его на песчаном обрыве.
— Всех вас надо запихнуть в бутылочку с притертой пробкой, — закричал Эраст Христофоров, закричал отчаяннее, чем всегда, высунувшись наполовину из окна своей квартиры со второго этажа, — и весь городок туда же, да и Македонку, да пробочкой заткнуть, притертой. Вот тогда бы вы чего?
Лидка стояла внизу и хохотала.
— Эраст, замолчи!
Нина Борисовна душою не принимала всякое непочтение. Выбежала из подъезда своего дома. Ее дом был на другой стороне улицы. Эта улица выходила к главному оврагу нашего городка. В прошлом называлась Проезжей. Ее даже называли Пыльной. Но вот уже много лет Имени Перекосова, знаменитого ударника труда Алмазного завода.
— Эраст, замолчи!
Нина Васильевна выбежала непричесанная, в розовом халате.
— Бяша, бяша, — звала коз бабушка Викентьевна. Козы паслись в овраге. А сколько лет бабушке, никто не знал. И даже не интересовались узнать.
— Крещеные, давайте будемте жить в мире.
Эту свою мысль Олег Иванович Коковин хотел незамутненно передать людям. И даже намечтал встретить корреспондента и выступить по телевизору. Почему-то ему хотелось встретить корреспондента женского пола.
А весна уже забурунила. Прилетели соловьи. Они сразу стали генеральствовать и в овраге и на берегу Македонки.
Захудалый. И в жизни всегда так. Кричим. А потом уж сами понимаем — не туда кричим. Обернуться не успеем, как все превращается в прошлое.
Земля вздрагивала, будто загулявший мужик бил кулаком изнутри, стараясь прорваться наружу.
Дома не выдерживали. По стенам быстро ползли трещины — ящерицы.
Пьяный Зюгин икал. Сидел на земле. Уговаривал:
— Погоди, друг. Послабже. Сейча-а-а-с встану. — Упирался руками и снова падал.
— Сушь у меня на душе, Витя. Посмотри, чего кругом творится.
— Катерина, ты помолчи. И теперь язык прижмут. Видишь и видишь. Молчи. Зачем занавески с окон сорвала, а? Убери ножницы. Не режь занавески.
Витя Коновалов расставил широко ноги. Чувствовал, как шатается пол.
— Пойдем, Катя, — позвал Коновалов.
Лешка, прозванный двуликим, поскольку одна щека его была фиолетово-красной от кожного рака, кричал на улице Надовражной:
— Люди, не припадайте к земле. Чтоб ничего не трогать, ни одну травиночку. Все как есть оставляйте.
