Двадцать лет назад старый мастер держал в дрожащих руках книгу, мы вместе рассматривали рисунки. Вдруг лицо его осветилось, но не светом стоявшей рядом свечи, а восхищением. «Бехзад, – сказал он, – это настолько очевидно, что и подписи не надо».
Бехзад знал свою силу и не оставлял подписи нигде, даже в самом укромном уголке. Старый мастер сказал, что Бехзад создавал непревзойденные шедевры и очень старался не оставить следа, по которому можно было бы определить личность того, кто нарисовал это чудо.
Чтобы понять, не остались ли на месте преступления какие-нибудь следы, которые помогут найти меня, я на следующую ночь пришел на тот пустырь, и вдруг в голове у меня стали вертеться вопросы о манере и стиле. Ведь то, что называют манерой, стилем, – это всего лишь особенность, присущая определенной личности.
В ту ночь, когда мы с Зарифом-эфенди отправились на пустынное пепелище, снег еще не выпал. Мы слышали далекий лай собак.
– Зачем мы сюда пришли? – спрашивал несчастный. – Что ты хочешь показать мне здесь в этот час?
– Вон там колодец, и в двенадцати шагах от него я спрятал деньги, скопленные за много лет, – отвечал я. – Если ты никому не расскажешь то, что сейчас говорил мне, деньги будут твои.
– Значит, ты согласен, что делаешь неправедное дело, – горячо сказал он.
– Согласен, – вынужден был соврать я.
– То, что вы сейчас рисуете, большой грех, знаешь ли ты это? – спросил он наивно. – Как вы могли отважиться на такое безбожие?! Вы все будете гореть в аду. Ваша боль и ваши страдания никогда не прекратятся. Вы и меня втянули.
Услышав эти слова, я с ужасом осознал, что все, кому он будет говорить об этом, поверят ему. Эниште-эфенди[18] заказывал рисунки для книги тайно и платил хорошие деньги, поэтому о ней ходило много слухов. Кроме того. Главный художник мастер Осман ненавидит Эниште-эфенди и, я думаю, сознательно распространяет о нем сплетни.
– Слушай, – сказал я, стараясь казаться беспечным, – мы делаем заставки, орнаменты на полях страниц, рисуем самые красивые картинки, мы разукрашиваем шкафы, шкатулки. Это наша работа. Нам заказывают рисунок и говорят: вот сюда вы поместите корабль, газель, посадите падишаха, нарисуете птиц, здесь изобразите такую-то сцену.
А один раз Эниште-эфенди поручил мне нарисовать лошадь, какую я хочу. Тогда, чтобы понять, какую лошадь мне хочется нарисовать, я, как великие мастера прошлого, нарисовал сотни лошадей. Вынув набросок, сделанный на грубой самаркандской бумаге, я показал Зарифу Он заинтересовался, приблизил бумагу к глазам и стал рассматривать при бледном свете луны.
