Я потянулся к массивной калитке, собираясь постучать, и вдруг она сама открылась, я подумал, что это хороший, знак. Я впервые пришел сюда так рано – обычно приходил ночью, приносил рисунки к Книге Эниште-эфенди. Во дворе никого не было.
Поднявшись в дом, я вошел в комнату, где, по моим представлениям, спала Шекюре с детьми: постели, сундук, шкаф. В комнате ощущался легкий запах миндаля.
– Хайрие, – раздался голос Эниште-эфенди, – Шекюре, кто там из вас?
Я мгновенно вышел, пересек прихожую, вошел в комнату в голубых тонах, где мы работали для книги Эниште-эфенди, и сказал:
– Это я, Эниште-эфенди.
– Кто ты?
Я вдруг понял, что прозвища, которыми нас наградил в детстве мастер Осман, были поводом для насмешек над нами Эниште-эфенди, и отчетливо произнес свое полное имя, сказал, откуда я родом и имя отца – так увековечил бы себя знающий себе цену каллиграф на последней странице переписанной им книги; в конце я обозначил свое прозвище и добавил: «ваш скромный грешный раб».
– Вот как? – удивился Эниште-эфенди и повторил: – Вот как! Пришел, значит? Добро пожаловать, сынок, говори, что тебе нужно?
Я молчал.
– Ты боишься, сынок? – ласково спросил Эниште-эфенди. – Из-за рисунков?
В комнате было так темно, что я не видел его лица, но мне показалось, что он улыбается.
– Наша книга давно перестала быть тайной, – сказал я. – Может, это и не важно. Но о ней говорят повсюду. Говорят, что мы предали нашу религию, что мы готовим не ту книгу, что заказал и ждет падишах, а совсем другую ради своего развлечения, и книга эта греховна: там и насмешка над падишахом, и неверие, и безбожие, и подражание мастерам-гяурам. Говорят даже, что в нашей книге сатана изображен привлекательным созданием. Ходят слухи, что мы смотрим на мир глазами грязной уличной собаки, издеваемся над верующими, идущими в мечеть, и оскорбляем ислам, так как мечеть на наших рисунках – одной величины с пчелой, и это якобы потому, что она стоит на заднем плане. Мысли об этом не дают мне уснуть.
– Когда мы рисовали, – сказал Эниште-эфенди, – разве мы думали о чём-нибудь подобном?
– Да защитит нас Аллах! – воскликнул я, изображая негодование. – Не знаю, где они слышали, но говорят еще, что есть последний рисунок, так там безбожие и оскорбление предстают уже совершенно откровенно.
– Ты же видел последний рисунок.
– По вашей просьбе я рисовал крупные листья в углах рисунка, но целиком его не видел. Если бы я видел его весь, я бы не поверил гнусной клевете и совесть моя была бы чиста.
