Власик засиял:
— А это правда, Ёсиф Высарьоныч, что Мехлис — когда был полностью живой, — доложил вам про одного маршала, который каждую неделю менял фронтовую жену. А затем спросил вас: «Что будем с маршалом делать?» И вынул блокнот. А вы долго молчали. И потом сказали: «Завидовать будем!» — и расхохотался. — Это правда, Ёсиф Высарьоныч?
Я не ответил:
— А почему ты начал список гостей с Прокурора?
— Я по алфавиту! — испугался Власик. — У Лаврентия Палыча фамилия первая.
— Даже к алфавиту подстроился! «Знамя побед», да?
— А что, правильно сказал: вы и есть знамя побед, Ёсиф Высарьоныч!
— Я человек, Власик, а не знамя, — произнёс я и подумал, что из Лаврентия писатель не вышел бы: людей нельзя сравнивать со знаменем. — Вот другие выразились правильней: «знаменосец».
— Да! «Знаменосец коммунизма»!
— А что ты ещё запомнил, Николай Сидорович?
— Всё, Ёсиф Высарьоныч! Что вы продолжатель дела Ленина и творец сталинской Конституции…
— Это ясно. Особенно — что творец сталинской. Если она сталинская, — Сталин и творец. И что «продолжатель»… Все мы что-то продолжаем. Вот ты, например, продолжаешь прикладываться.
— Но ведь день такой, Ёсиф Высарьоныч!
— Я не про сегодня.
— Вы про вообще? А вообще я и ем, и пью меньше. Да и то потому питаюсь, Ёсиф Высарьоныч, и потому выпиваю, чтоб не засорять голову мыслями о кушанье и выпивке…
— Скажи лучше — какая ещё мысль тебе в эту незасорённую голову запала? Из услышанного.
— Что вы маршал и генералиссимус!
— Это не мысль. Это факт.
— И ещё, что Отец и Учитель!
— А это старые слова. Но тоже неправильные. Отец не я, а Господь Бог. А Учитель… Ты знаешь кто Учитель?
— Вы, Ёсиф Высарьоныч! Был Ильич, а сейчас вы!
— Учитель — Иисус Христос. Слышал это имя?
— Слышал, — обиделся Власик потому, что я усомнился в его наслышанности. А может быть, потому, что отказался от этого звания в пользу неживого еврея. И для него неавторитетного.
— А кто из мастеров слова выразился лучше всех?
— Все говорят, что товарищ Тольятти. Из дружественной Италии. А высказались — я посчитал — 34 товарища!
— Италия пока не дружественная, а Тольятти не мастер слова.
— А вы спросили про мастеров, да? — Власик вдруг сник и поморщился.
В его глазах собралась жалоба на то, что жизнь — игра с несправедливыми условиями. И что — будь на то его воля — он бы на эти условия не согласился. И ещё — что если неполное знание чего-нибудь опасно, полное смертельно.
У меня возникла к нему жалость. Действительно несправедливо: он с кем-то пропустил «по вздоху», а я трезвый.
