– Поздравляю тебя, ты прекрасно выглядишь. Очевидно, прогулка пошла тебе на пользу.
Почему вдруг прервалось это веселье солнечных пылинок, плясавших под ритмичный грохот?
– Твое поручение, дядя Миртиль, я…
– Ничего я тебе не поручал. К чему мне все эти господа?… Напрасно твой отец интересуется их мнением. Много чести!
– Но господин Лепленье принял меня прекрасно.
– Поздравляю. Ты, значит, не потерял зря сегодняшнего утра.
– Если даже это и не принесет нам пользы, то во всяком случае не повредит.
– Все, что не относится непосредственно к делу, нам вредит. Добрые они или злые – нам с ними не по пути. Если наши дела пойдут хорошо, все они будут любезны. А наши дела не в таком состоянии, чтобы мы могли без толку разгуливать по будням.
От опьяняющей мечты не осталось ничего. Вокруг Жозефа были сейчас только эти стены, только угрожающая и сердитая поступь станков. В конце концов дядя Миртиль прав. Достанет ли у них сил, чтобы прокормить эту ненасытную утробу? Жозеф виновато опустил голову и робко, поверх очков, взглянул на дядю Миртиля.
– Что? Чесальная машина не в порядке?
Из темной впадины, пересекавшей лицо ниже линии бровей, сверкнул злой взгляд.
– Все не в порядке. И машины и заказчики. Было бы побольше заказов, остальное пойдет.
– По ведь чесальная машина…
– Чесальная еще кое-как, пока с нее больше и не требуется. Вот ты, купец, дай-ка побольше работы, тогда можно будет ее и отремонтировать. Ясно, она не в порядке. Да и что вообще в порядке на этой проклятой фабрике? Я сейчас говорил с твоим братом. Одна песня – что в аппретурной, что в прядильной. Сегодня вечером я останавливаю два станка.
Два замолчавшие станка в прядильной, семь в ткацкой, одна чесальная машина, шесть сушильных, две промывочных, семнадцать работниц, получивших расчет, ни слова от Дюпомерейля, ни слова от Дельмота и Базэна, ни одного письма ни в утренней, ни в дневной почте, да еще эта ненасытная утроба – вот примерно какие мысли томили Жозефа, когда он шел к себе на склад.
Он вспомнил обращенные к нему лица сорока женщин. Не страх ли перед завтрашним днем был написан на этих лицах? И неужели же пойдут насмарку все усилия двадцати ткачей?
Запах клея и плесени, плававший на складе, вряд ли способен был исцелить начавшее сдавать мужество. Жозеф прошел в контору. Его взгляд упал на букетик белых левкоев – первый и единственный знак внимания Сары. Поникшие головки цветов беспомощно свисали из вазы. Неужели это все, что может дать весна, если даже на помощь ей приходит женщина?
