Позже Гийом не раз вспоминал об этой бесконечно долгой стоянке у перрона какой-то станции.
По крыше вагона зашлепали шаги. В потолке с металлическим скрежетом открылось отверстие, и в его бездонной сиреневой глубине заблистала звезда. Но звезда исчезла. Последовала короткая борьба между жердью с пучком пакли на конце и робким желтоватым огоньком. Сухой отрывистый звук. Шаги удалились, оставив в знак победы стеклянную клетку, перепачканную смазочным маслом, на самом дне которой, прикованный к железному стерженьку, барахтался робкий огонек.
Пусть робкий! Этот агонизирующий свет оказался достаточно мощным, чтобы отгородить нагретый ящик вагона от всего остального мира. С той самой минуты, как фонарщик водрузил его сюда, пассажиров сжали две равно плотные стены: стена света и стена мрака.
Ночь вступала в свои права. И неизвестно, сколько она еще будет длиться.
Какая-то сила подхватила вагон и повлекла за собой. Никто бы не определил точки ее приложения, ибо вагон сразу подался вперед всем своим корпусом. Снизу послышался глухой грохот, похожий на грохот кузнечных молотов. И все стало дрожью.
Так начиналась битва. По условию требовалось в течение одной ночи доставить на расстояние шестидесяти лье триста тонн мертвой материи, разбитой на квадраты.
Гийом твердил про себя эти цифры, как школьник задачу: триста тонн! Он прикрыл глаза. Ветер, бивший в маленькое оконце, был не в силах разогнать затхлый смрад, переполнявши? купе. Эльзасец приподнялся и, преодолевая толчки, развязал шнурки полуботинок. И сразу же опухли ноги. Он пошевелил пальцами в белых бумажных носках, затвердевшие швы которых точно огнем жгли пятки.
Прежде чем улечься снова, он взглянул на брата. Жозеф уже храпел. Голова его соскользнула с желтого чемодана, заменявшего подушку; она соскользнула на самый край скамейки и была теперь ниже груди. Правая рука касалась пола, где плясала в такт перестуку кузнечных молотов пыль небывалой густоты.
Гийом не мог отделаться от мучительной мысли, что рука эта не живая, а муляж, выставленный в окне колбасной. Уже не раз он с неприязнью замечал, что на всем облике Жозефа лежит печать отцовской мощи. Тот же сон, наступающий мгновенно, та же ноздреватая кожа на шее, те же скулы, подчеркивающие полукружия мясистых щек, – все говорило о недюжинной силе, о шумной веселости, о порывах желаний, налетающих, как вихрь, и о внезапных вспышках гнева, неотвратимых, как жажда или голод.
