— Постыдились бы, здесь девочка маленькая! — проворчала какая-то крестьянка.
И он откликнулся, весь перепачканный в губной помаде:
— Рано или поздно она все равно все узнает, эта твоя девочка! Ты же в свое время узнала?
К такой грубости, к такой вульгарности я не привык. Это напомнило мне поток ругательств, который обрушивала моя мать на парней, что с хохотом шли за ней следом. Я поискал глазами темноволосую девушку. Она смотрела в сторону, словно ничего не слыша, и не заметила, что я на нее гляжу.
Я никогда не напивался, хотя бы потому, что не пью ни вина, ни пива. Но мне кажется, что, когда стемнело, я испытывал приблизительно те же ощущения, что человек, который хлебнул лишку.
Глаза у меня щипало, веки горели, может быть, из-за солнца, которое пекло днем в той долине, где был ручей; я чувствовал, что щеки у меня раскраснелись, руки и ноги затекли, а голова совершенно пуста.
Я привскочил оттого, что кто-то, чиркнув спичкой, посмотрел на часы и сообщил:
— Половина одиннадцатого…
Время шло быстро и вместе с тем медленно. В сущности, времени больше не было.
Одни спали, другие тихо разговаривали. А я присел на черный чемодан, прислонился головой к перегородке, и позже, в полусне, в попрежнему неподвижном поезде, окруженном тьмой и тишиной, почувствовал совсем рядом какие-то ритмичные движения. Я не сразу понял, что это Жюли и ее ухажер занимаются любовью.
Я не пришел в ужас, хотя мне всегда было свойственно целомудрие, быть может, из-за моей болезни. Я вслушивался в их ритмичную возню, как в музыку, и признаюсь, что мало-помалу все мое тело охватило какое-то неясное тепло.
Засыпая, я слышал, как Жюли бормотала кому-то, может быть, другому соседу:
— Нет! Не сейчас.
Еще гораздо позже, посреди ночи, мы почувствовали один за другим несколько толчков, как будто наш поезд маневрировал. Послышались голоса, вдоль пути взад и вперед ходили какие-то люди. Кто-то сказал:
— Это единственное средство. Другой ответил:
— Я повинуюсь только приказам военного коменданта.
Они удалились, продолжая спорить, и поезд тронулся, но через несколько минут снова стал.
Я не следил больше за этими непостижимыми для меня передвижениями. Из Фюме мы уехали, и теперь мне все было безразлично, лишь бы не возвращаться назад.
И снова паровозные свистки, снова удары буферов, снова остановки и выбросы пара.
Я не знаю, что происходило в эту ночь в Мезьере и в других местах; знаю только, что в Голландии и в Бельгии шли сражения, что десятки тысяч людей спешили по дорогам, что везде самолеты прочерчивали небо и время от времени наудачу стреляли зенитки.
