Приняв мое пальто и шляпу, она проводила меня в салон, где всякий раз я испытываю нечто вроде головокружения. Это огромная комната, вся белая, с застекленными эркерами с видом на Ист-Ривер. Я достаточно хорошо знал Рэя, чтобы понять: эта декорация вовсе не выражает его вкуса.
Салон был вызовом. Рэй хотел казаться богачом, хотел всех поразить своим модернизмом. Мебель, картины, скульптуры, стоявшие на подставках, казались выбранными для кинематографической декорации, а вовсе не для жизни, а размеры комнаты исключали возможность какой бы то ни было интимности.
Открылась дверь маленькой гостиной, которую называли будуаром, и Мона издали позвала меня:
— Идите сюда, Доналд!..
Я поколебался, идти ли мне с портфелем. Кончил тем, что оставил его лежать там, где положил, в кресле.
Я ринулся к ней. Нас разделяло примерно десять метров. Она стояла в дверях, одетая во что-то темно-синее, и смотрела на меня.
Она не протянула мне руки, но закрыла за мной дверь.
Тогда, очутившись лицом к лицу, мы испытующе посмотрели в глаза друг другу.
Я положил руки ей на плечи и поцеловал ее в щеки, как мог бы поцеловать и во времена Рэя. Потом, не долго раздумывая, я прижал ее всю к себе и приник поцелуем к ее губам.
Она не протестовала, не отстранилась. Только в глазах ее я прочитал некоторое удивление.
Разве не знала она, что это произойдет? Удивила ее лишь поспешность?
Или ее изумило мое волнение, моя неловкость?
Я дрожал с ног до головы и был не в силах оторваться от ее губ, от ее глаз.
Может быть, больше всего мне хотелось в этот момент заплакать.
Ее синяя одежда оказалась пеньюаром, и я чувствовал под тонким, мягким шелком ее обнаженное тело.
Оделась она так нарочно? Или просто я не дал ей времени надеть что-либо другое, явившись на десять минут раньше назначенного срока?
Я прошептал:
— Мона…
Она в ответ:
— Иди сюда…
Я так и не разомкнул объятий, а она увлекла меня к дивану, на который мы оба одновременно рухнули.
Я сразу же буквально погрузился в нее, грубо, почти зло, и на какое-то мгновение в ее глазах появился страх.
Когда я наконец отпустил ее, она быстро поднялась и завязала пояс своего пеньюара.
— Простите меня, Мона…
— За что же?..
Она улыбнулась мне, и хотя глаза ее еще были затуманены наслаждением, поджатые губы выражали меланхолию.
Я признался:
— Я так неистово жаждал этого!
— Знаю… Что будем пить, Доналд?
Маленький бар помещался в шкафчике стиля Людовика XV. Огромный бар салона не прятался, стоял на полном виду.
