Мой быковатый сосед ударом бутылки по черепу убил старуху кабатчицу, к которой забрался ночью, чтобы, как он бесхитростно выражается, «взять кассу».
Говорят, судья возмутился:
— Бутылкой!.. И вам не стыдно?
А парень:
— Чего же было делать, если эта дура разоралась?
Вот и пришлось заткнуть ей глотку. Смотрю — на стойке бутылка. Я даже не знал — пустая или полная.
Сейчас он убежден, что я добиваюсь пересмотра приговора или каких-нибудь послаблений.
Он, конечно, убил, хотя и случайно — он, пожалуй, прав, виня чуть ли не во всем самое старуху, — но ему никогда не понять, зачем я так упорно доказываю, что действовал предумышленно и в полном сознании.
Слышите, господин следователь? Предумышленно.
И пока этого хоть кто-нибудь не поймет, я одинок на свете.
И в полном сознании!
В конце концов вы это поймете, если только, как кое-кто из моих коллег, которым унизительно было видеть меня на скамье подсудимых, не предпочтете думать, что я сумасшедший, полностью или слегка сумасшедший, а значит, в любом случае невменяем или ограниченно вменяем.
Слава богу, мои коллеги остались ни с чем. Но даже сегодня, когда, казалось бы, все сказано и кончено, они все еще не успокаиваются, и я подозреваю, что их подогревают мои знакомые, друзья, жена и, видимо, мать.
Как бы там ни было, прошел уже месяц, а меня все не этапируют в Фонтевро, где, теоретически, мне полагалось бы отбывать срок. Меня держат под наблюдением.
Непрерывно водят в тюремную больницу. Задают мне кучу вопросов, которые мне известны нисколько не хуже, чем тем, кто их задает, и которые вызывают у меня сострадательную улыбку. Сам директор тюрьмы много раз следил за мною через глазок, и я спрашиваю себя: не заменен ли меланхолик молодым быком для того, чтобы помешать мне покончить с собой?
Всех пугает мое спокойствие, именовавшееся в газетах безответственностью и цинизмом.
Да, я спокоен. Это факт, и мое письмо должно вас в этом убедить. Я хоть и рядовой домашний врач, но достаточно сведущ в психиатрии, чтобы определить по письму, в своем ли уме его автор.
Если вы, господин следователь, убеждены в противном — тем хуже. Для меня это большое разочарование.
Я ведь до сих пор питаю иллюзию, что у меня есть друг и что этот друг, как ни странно, — вы.
До чего же много мне нужно рассказать вам теперь, когда меня уже нельзя заподозрить в желании спасти свою шкуру, а рядом нет мэтра Габриэля, который толкает меня ногой, стоит мне высказать истину, слишком простую для его разумения!
