— Он застрелился?
Оказывается, не двое, а даже трое пришли к одному решению. Кто знает, может быть, в какую-то минуту мальчик и сам попытался бы найти выход с помощью револьвера.
Однако в его голосе все еще звучало недоверие, когда он спросил:
— Он застрелился?
— Нет. Это твоя бабушка.
— Кто же ей сказал?
Он закусил губу.
— Что сказал?
— То, что вы знаете… Кампуа?
— Нет, малыш. Это не то, о чем ты подумал.
Его собеседник покраснел, и это доказывало, что Мегрэ прав.
— Есть кое-что другое, и ты это знаешь. Бернадетта Аморель убила твоего отца не за то, что он когда-то довел сына Кампуа до самоубийства.
Он ходил по комнате. Он мог бы продолжать и легко одержал бы верх над противником, который был гораздо слабее его.
— Оставайся здесь, — наконец произнес он. Мегрэ прошел в столовую за своей шляпой.
— Продолжайте за ним следить, — сказал он жене и Мимилю, которого она кормила завтраком.
Париж был залит солнцем, и утренняя прохлада казалась такой живительной, что невольно хотелось впиться в свежий воздух, как в спелый плод.
— Такси!.. Дорога на Фонтенбло. Дальше я покажу, как ехать.
На бечевнике вдоль Сены стояло уже несколько машин. Должно быть, из прокуратуры. Несколько любопытных у ворот, охраняемых безучастным жандармом, который козырнул Мегрэ. Комиссар прошел по аллее и поднялся на крыльцо.
Комиссар уголовной полиции в Мелене был уже здесь, в шляпе, с сигарой во рту.
— Рад снова вас видеть, Мегрэ. А я и не знал, что вы вернулись в полицию… Любопытное дельце! Она вас ждет. Она отказалась давать показания до вашего приезда. Она сама позвонила около часу ночи в жандармерию и сообщила, что только что убила своего зятя… Сейчас вы ее увидите. Она так же спокойна, как если бы варила варенье или перекладывала вещи в шкафу. За ночь она привела все в порядок, и, когда я приехал, у нее уже стоял готовый чемодан.
— Где остальные?
— Ее второй зять, Шарль, сидит с женой в гостиной. Сейчас как раз их допрашивают товарищ прокурора и следователь. Они уверяют, что им ничего не известно, что в последнее время у старухи появились странности…
Мегрэ тяжело поднялся по лестнице и, что с ним редко случалось, выбил свою трубку и положил в карман. Потом постучал в дверь комнаты, тоже охраняемой жандармом. В таком жесте не было ничего необычного, и все же это была дань уважения Бернадетте Аморель.
— Кто там?
— Комиссар Мегрэ.
— Пусть войдет.
Ее оставите в комнате одну с горничной, и комиссар застал ее за маленьким секретером: она писала какое-то письмо.
