— Не моя вина, если…
Слова были тщательно подобраны. Иначе говоря, виноват отец.
Вставая из-за стола, она вздохнула:
— Видишь ли, Андре, есть вещи, которые ты сможешь понять, только когда женишься и у тебя будут свои дети!
Она Наклонилась и поцеловала его, что было не в традициях семьи. — Я предпочла бы остаться с тобой, чем куда-то идти. Только, боюсь, ты быстро устанешь от меня.
— Не устану, но мне надо заниматься.
— Знаю-знаю.
Тем же голосом она говорила и раньше, три-четыре года назад, когда по вечерам — он уже лежал в постели — заходила к нему в комнату.
В такие дни она, видимо, ссорилась с мужем. Он помнил молчаливые ужины, красные глаза матери, ее нервозность, подчеркнуто бесстрастное лицо, частые отлучки отца. И ему казалось, что он задыхается.
И когда она вот так же склонялась над его кроватью или ложилась рядом с ним, от нее пахло вином, а то и чем-нибудь покрепче.
— Ты не чувствуешь себя несчастным, малыш?
— Да нет, мама.
— И тебе не хотелось бы, чтобы у тебя были другие родители?
Ему хотелось спать. Подобные сцены омрачали весь следующий день. Часто по ночам его мучили кошмары, но позвать родителей он не решался.
Наивный, он задавался вопросом: такие же ли они, как другие отцы и матери, все ли у них так же, как в прочих семьях?
— Ты действительно считаешь себя счастливым?
— Конечно, мама.
— Я так люблю тебя, дорогой мой мальчик! Ты — единственный смысл моей жизни. Все, что я делаю, — позже ты это поймешь — я делаю только для тебя.
— Да, мама.
— Я не сержусь на твоего отца. Он мужчина, а мужчины…
Случалось, она плакала, и когда слеза падала на щеку ребенку, стереть ее он не решался.
— Что ты думаешь обо мне, Андре? Я хорошая мать?
— Да, мама.
— Даже если не уделяю тебе много внимания? Я так хочу всегда быть веселой, беззаботной, чувствовать себя твоим товарищем, другом, играть с тобой как сестра, а не стареющая женщина.
Она не знала, что в глазах у него вставало спокойное, почти невыразительное лицо отца, лицо смирившегося мужчины, который терпеливо несет свой крест и устроил себе на антресолях уголок и убежище. Он не мог сказать точно, когда все это началось. На старой квартире, на Эльзасском бульваре, они время от времени приглашали на ужин какую-нибудь супружескую пару, почти всегда приятеля-врача с женой, и по вечерам, лежа в постели, он слышал журчание мирной беседы, изредка прерываемой смехом, чувствовал запах коньяка, который подавали в рюмках с золотым ободком.
После переезда на виллу, в самом начале, бывали вечера и пошумнее, когда собиралось пять-шесть пар, допоздна танцевавших под патефон.
