— Изабелла, не приставай. Нельзя — значит, нельзя.
— Вечно нельзя, нельзя! Чего ни попросишь, ничего нельзя.
— Ну поплачь!
«Как все это не нужно! — ни с того ни с сего подумалось Хиггинсу. — Зачем? И чего мы этим добьемся? Не лучше ли жить, как О'Конноры?» Кстати, одного из них, шестнадцатилетнего парнишку, Хиггинс приметил в церкви — по дороге тот обогнал их на велосипеде.
Родные мальчика ни в какую церковь не ходят, но его самого явно влечет та же стезя, которую избрал Хиггинс.
— А что на обед? — осведомился вечно голодный Арчи.
— Курица.
— С пюре и зеленым горошком?
В воскресенье у них всегда курица с картофельным пюре, а в понедельник жаркое с овощами. Меню так же упорядочено, как вся жизнь: по определенным дням готовятся одни и те же кушанья, и так неделя за неделей.
Разговоры за столом все те же самые — можно перебрасываться фразами, не думая.
— Ну вот, — вздохнула Нора, входя в дом, — утро прошло спокойно.
Она не хотела выражаться ясней при детях, но Хиггинс понял, что имеет в виду жена: они хотя бы выиграли время.
Хиггинс замешкался в саду. Знать бы, где теперь Луиза! Он злился на жену и сам на себя за то, что они говорили о его матери, словно о какой-то угрозе. Где заночевала эта старуха, убежавшая из сумасшедшего дома? И что с ней сейчас в мире, где она никому не нужна?
Когда-то она сказала ему: «Я носила тебя под сердцем…»
Это была попытка его растрогать. Она ломала комедию. Никогда она не заботилась о сыне, ни разу не подумала о его будущем.
Иногда Хиггинсу казалось, что с тех пор, как он достиг относительного благополучия, Луиза завидует и ему, и Hope, и детям — ей завидно, как они живут.
Кто знает, не стремилась ли когда-нибудь и она к чему-то подобному?
Она ведь все-таки вышла замуж за своего Хиггинса.
Они дали себе труд сходить вместе к мировому судье и получить брачное свидетельство. Разве это уже не говорит о многом? А потом сняли квартиру, жили там вдвоем, пускай недолго…
О чем она мечтала, когда ждала рождения Патриции?
Луиза могла сделать аборт, как множество других женщин. Но она предпочла родить — значит, хотела стать матерью.
Она приехала с подругой издалека, из людного гамбургского предместья, и ее носило из города в город по новому континенту, язык и обычаи которого ей еще предстояло узнать. Чего искала она в этих блужданиях?
Неужто у нее не было ничего за душой, кроме страсти к спиртному да ко всему, что плохо лежит?
«Я больше не хочу голодать!»
Хиггинсу тоже не раз приходилось голодать, когда он оставался один, лет в десять — пятнадцать, и гордость мешала ему заглядывать в окна ресторанов. Он тоже не хочет больше голодать, а главное, мерзнуть, потому что страшнее всего все-таки холод. В детстве ему случалось дрожать ночи напролет, да так, что казалось, еще немного — и конец.
