Отвращение и тошнота внезапно прошли, как будто их никогда и не было. Вместо этого он ощущал какую-то небесную радость, восторг, превосходящий все, что только можно себе представить. Он не был уже больным и знал, что никогда не будет болеть. Он был силен и мог бы схватиться с самым сильным атлетом. Жизнь казалась ему великолепной, и он должен был как-то выразить это. Максвелл издал крик, который эхом отразился от дальнего конца поляны, а потом все начало бешено кружиться вокруг него. Огни загорались и гасли, а вой в святыне начал постепенно утихать, пока не замер в отдалении. Что было потом, Максвелл не помнил.
Он проснулся, когда светало, и подумал, что это рассвет следующего дня. Он лежал лицом к земле в грязи перед воротами святыни. Некоторое время Максвелл не шевелился, ожидая неизбежного приступа головной боли. После такого отравления - он как в тумане вспоминал, подробности - должна была прийти головная боль и боль чудовищная. Однако ее не было. Не было и отвратительного вкуса во рту. Максвелл вынужден был признать, что чувствует себя великолепно, и подумал, не сошел ли он с ума. Неуверенно он попытался подняться, ожидая, что начнется рвота, но ничего подобного! Он был свеж как младенец. Ни о чем не думая, он вскочил на ноги, однако тут же пожалел об этом, потому что ударился головой обо что-то, чего не увидел сначала и что теперь с треском упало. Взглянув на этот предмет, он замер: перед ним лежали три длинные деревянные рейки, связанные лианой и заканчивающиеся пучком разноцветных перьев. Из перьев щерил зубы череп. Видимо, ночью кто-то установил над ним этот зловещий символ: предупреждение, что лежащий человек - табу.
Максвелл взглянул на святыню. Она была закрыта наглухо, двери старательно заперты. Поляна тоже опустела, в шалашах никого не было. Обряд закончился, участники ушли, и все теперь вновь было табу. Часы Максвелла показывали четыре часа дня, значит, он спал много часов.
Внезапно он вспомнил о Парксе. Ведь он сказал, что сейчас вернется. Где же он теперь? Может, Шан Дхи напал и на него? Он быстро огляделся, но не нашел и следа приятеля. Широко шагая, Максвелл перешел через поляну.
Перед шалашом он остановился, как вкопанный. У входа стоял такой же знак табу. С высокой жерди щерила зубы свежеотрубленная голова томбова, а на земле валялись разбросанные, очищенные от мяса кости. Голова была головой Шан Дхи. Вероятно, он нарушил какой-то суровый запрет и заплатил за это жизнью. Максвелл содрогнулся при мысли о том, что может найти в шалаше.
